Две недели в другом городе

– Я был с ней счастлив три месяца. Как вы думаете это предельный срок? Максимальная доза? А дальше – безграничное отчаяние? А что чувствуете вы? Представьте, что вы никогда больше ее не увидите, а эта телеграмма – ее последние слова, обращенные к вам. Что будет с вами? Вы вернетесь в Париж, к своему благополучию, к жене и детям, и будете вести себя так, словно ничего не случилось? Забудете ее?

– Я ее не забуду, – сказал Джек.

– Эндрус, – произнес Брезач, – вам что-нибудь известно о любви?

– Кое-что, сказал Джек. – Например, то, что она не кончается одной телеграммой.

– Тогда чем она кончается? Я бы хотел это знать. Вы слышали легенду о мальчике из Спарты и лисе? – спросил Брезач.

– Да.

– Она гораздо более емкая, чем кажется на первый взгляд, – сказал Брезач. – Это аллегория, она насыщена символами. Лиса – это любовь, которую вы вынуждены скрывать; вы не выставляете ее напоказ, потому что не можете этого делать, она сидит внутри и сначала лижет вас, потом делает пробный укус, как бы играя, затем, войдя во вкус, начинает пожирать вас всерьез.

– Перестань себя жалеть, – сказал Джек. – Это – худшая черта твоего поколения.

– Плевать я хотел на мое поколение, – сказал Брезач. – Я ничем с ним не связан. Легенда о спартанце и лисе для меня важнее всех книг, написанных о моем поколении.

Он аккуратно сложил телеграмму и выбросил ее в окно. Она упала и понеслась по солнечной улице, гонимая ветром, словно осенний лист.

– Не беспокойся, дорогой, – произнес Роберт. – Это весточка года. Вы бывали в Цюрихе?

– Да.

– Что там делали? – спросил Брезач.

– Ехал в горы кататься на лыжах, – ответил Джек. Кататься на лыжах…

Брезач состроил гримасу.

На мой вкус, вы чересчур здоровы. Нет видимых следов порчи. Не переношу таких людей.

– Заткнись.

– Вам кто-нибудь говорил, что у вас внешность римского императора? – спросил Брезач. Ну, женщины, которые хотели вам польстить, или захмелевшие актеры на вечеринках?

– Нет, – сказал Джек.

– Это так. В Риме есть сотни каменных и бронзовых бюстов, вылепленных с ваших родственников. Крупный нос, мощная шея, чувственный, самоуверенный рот, властное выражение лица. «Все они были талантливыми полководцами, людьми фанатично религиозными, безжалостными и богатыми».

Брезач вспомнил цитату с трудом, прищурив глаза.

– Это Флобер, – сказал Роберт. – У него речь идет о правителях Карфагена, но это описание подходит и для римских императоров, и для вас. С вашим лицом я бы стал по меньшей мере командиром армейского корпуса или президентом сталелитейной компании.

– А я – всего лишь мелкий чиновник, – сказал Джек.

– Наверно, ваш час еще не пробил. Брезач ехидно улыбнулся.

– Возможно, через год под вашим началом внезапно окажутся сорок тысяч человек. Если этого не случится, вы меня разочаруете, Джек. «Талантливые полководцы, безжалостные и богатые…» – повторил он. – Как вы полагаете, когда-нибудь все американцы будут похожи на вас, Джек?

– Ты такой же американец, как и я, – заметил Джек. – Ты не думаешь, что когда-нибудь все американцы будут похожи на тебя?

– Нет, – сказал Брезач. – Я – паршивая овца. Изгой. Боковая ветвь. Если бы закон позволил, меня бы лишили американского гражданства. Я незащищенный близорукий скептик. Такие, как я, становятся эмигрантами.

– Ерунда.

Брезач снова улыбнулся.

– Возможно, вы отчасти правы.

«Фиат» увернулся от «веспы», которая выскочила с боковой улицы; ехавшие на «веспе» молодой человек и девушка сильно наклонились вбок на вираже. Брезач громко, сердито обругал их по-итальянски.

– Что ты им сказал? – спросил Джек.

– Я сказал: «Почему вы не в церкви?»

Роберт все еще злился. Он вытащил мятую пачку сигарет и закурил. Джек заметил, что длинные пальцы Брезача пожелтели от никотина.

– Ты продумал, что ты скажешь Делани? – спросил Джек. Он чувствовал себя ответственным за итог их беседы и хотел, чтобы она прошла хорошо или хотя бы корректно; его беспокоило настроение Брезача. Днем ранее он взял парня с собой на студию и показал смонтированную часть фильма. Во время просмотра Джек следил за Робертом, но парень смотрел ленту, не демонстрируя свои эмоции, и, покинув зал, не поделился своим мнением о ней.

– Боитесь, что я скажу великому человеку что-нибудь неподобающее? – спросил Брезач.

– Нет, – ответил Джек. – Просто я хочу, чтобы ты оставался в рамках обычной вежливости.

– Не беспокойтесь. Я буду вежлив, – заверил Брезач. – Чего бы мне это ни стоило. В конце концов, работа нужна мне.

– Что ты скажешь ему о фильме? – с любопытством спросил Джек.

– Не знаю, – сказал Брезач. – Еще не решил. Он выбросил сигарету в окно.

– Цюрих – большой город? – спросил Роберт.

– Там три-четыре сотни тысяч жителей, – сказал Джек.

– Все говорят, что швейцарские полицейские – большие специалисты по розыску людей, – сказал Брезач. – Что им всегда известно, кто сегодня в чьей постели спит. Это верно?

– Приблизительно.

– Наверно, вечером я полечу в Цюрих. Застану ее поющей у озера песни альпийских горцев. Вы дадите мне взаймы денег на билет?

– Нет, – сказал Джек.