Две повести о любви

— Я, — Сенцов судорожно вздохнул, — наверное, хотел услышать: «не хочу, чтобы ты уезжал», — и он, впервые за весь вечер, посмотрел на меня как-то просительно и...

— И всё?

— И всё.

Господи, я люблю его, и он уезжает. Два года не увижу, не услышу, не прикоснусь.

— Хорошо, правда там есть одно местоимение. Придется сначала выпить на брудершафт, тем более, что вы едете в Германию.

— Я никуда не еду, — внезапно осипшим голосом сказал он.

— Не хотите на брудершафт?

— Хочу.

Мы медленно скрестили руки и выпили. Он свою минералку. Я свой «мартини». Поставили бокалы и долго смотрели друг другу в глаза. Это было совсем не стыдно и не скучно. Наконец, он не выдержал.

— По-моему в таких случаях полагается поцелуй? Или я что-то перепутал?

«Нет, мой хороший, ты ничего не перепутал» — мысленно ответила я. Но наш первый поцелуй будет не здесь и не таким. Я поднесла руку к его губам.

Он совсем не удивился, бережно взял мою кисть и долго ее рассматривал, как будто первый раз ее видел, потом прижался к ней губами. Я смотрела на него, целующего руку, а в моем мозгу стучало: последний раз, последний раз. Я слегка потянула его ладонь на себя. Наши пальцы сплелись, я уже не о чем не думала, безотчетно подавшись вперед, я прильнула губами к этой родной, к этой любимой, к этой немыслимо красивой руке и прошептала:

— Не хочу, чтобы ты уезжал

Сегодня совсем, как девчонка,
Размечталась о встрече с тобой.
Как скажу тебе «Здравствуй» негромко,
А потом приглашу домой.

Неразгадываемой загадкой
будет наш разговор ни о чем.
И, быть может, Ангел украдкой
Нам взмахнет чудотворным крылом.

И откроет формулу счастья,
(Неразлучным ее не понять!):
Прикоснувшись губами к запястью,
Вдруг забыть, что такое «дышать»…

Глава девятая Высоким словом

Контракт Сенцова начинался в июне. Через несколько дней после нашего разговора он уехал в Кёльн на месяц — осмотреться, войти в курс дела. Ему предлагали заведовать одним из отделений, и, наконец, подписать договор. Немцы носились с ним, как с писаной торбой, видимо, он даже по европейским меркам был светилом медицины.

Уже давно шел Великий пост. Как всегда, искушения навалились огромным комом. Непрятности на работе, болезни, сплетни. Казалось, все вокруг только тем и занимаются, что проверяют меня на прочность. Я старалась собрать все свои душевные силы и заставить себя делать то, что для меня было труднее всего — ни с кем никого не обсуждать, ни на кого ни за что не сердиться. Эта программа минимум выжимала из меня все соки, потому что я действительно старалась, я боролась с собой как с лютым зверем, а поводов для осуждения, гнева становилось все больше. Но зато эта сосредоточенность на собственной греховности отвлекала меня от мыслей о Сенцове. Он несколько раз звонил, но по телефону разговор не клеился, мы не знали о чем говорить. Однажды он спросил:

— Великий Понедельник, это когда?

— Это на страстной седмице, ну, в смысле на неделе перед Пасхой. Уже скоро. А зачем тебе?

— Да я тут перечитываю «Братьев Карамазовых» и там, в поучениях старца Зосимы говорится, что впервые луч веры коснулся его в Великий Понедельник, во время чтения книги Иова.

— Ну, это из Ветхого Завета, помнишь?

— Помню, что из Ветхого, но, честно говоря, читал очень давно. Ну хотя бы о чем там?

— Ну, об испытании веры. Иов был праведником, ну, то есть совершенно не грешил, и это признавали люди и сам Бог. И вот ему посылается страшное испытание: отнимается всё — дом, стада, все имущество, сыновья, дочери, и сам он, покрытый язвами и гноем, уходит от людей в пустыню и там невыразимо страдает физически, но не теряет веры в Бога. Это классический пример принятия любых обстоятельств, как воли Божией.

— А у тебя есть?

— Конечно. Приедешь, я тебе принесу, ну и все в таком же стерильно-дружественном стиле