Читаем Две повести о любви полностью

Две повести о любви

Что было дальше? Мы вошли в квартиру, в прихожей на белой евростене висело огромное старинное зеркало в черной деревянной раме, под ним маленький стеклянный евростолик. Сняв куртку, я поставила на него сумочку, достала расческу, стала медленно расчесывать волосы. Сенцов прислонился к стене позади меня и, не шевелясь, смотрел на меня в зеркало. Было ощущение, что между нами была натянута струна, и она вот-вот запоет или лопнет.

— Я говорил тебе, что ты похожа на Елену Яковлеву? — тихо сказал он каким-то темно-синим голосом.

— Говорил раз двадцать.

— Я говорил тебе, что ты потрясающе хороша.

— Да, а так? — И я, балуясь, зачесала длинные волосы с макушки прямо на лицо и вернулась, чтобы он оценил.

— Так еще лучше.

И в этот момент струна между нами лопнула и запела. Мы одновременно потянулись друг к другу к этим долгожданным губам, к этим обожаемым рукам, его пальцы заблудились в моих волосах, его губы искали мои. Нет, это не был минутный взрыв неконтролируемых страстей. Это была невероятная нежность, трепетное восхищение, тихое счастье. Это было дарение себя, это было признание в любви. Это была просто любовь.

— Выходи за меня замуж.

— Прямо сейчас?

— Да.

— Какой ты глупый.

— Это от любви.

— Любишь?

— Люблю. Давно люблю. Ты же знаешь.

— Я согласна.

— Что?

— Замуж.

— Любишь?

— Люблю. Я люблю тебя.

— Аринушка, моя родная.

— Сереженька, любимый мой.

Мы долго медленно и сладко целовались в прихожей. Спешить было некуда. Впереди у нас был целый вечер, целая ночь, целая вечность. И только звонок телефона заставил нас вернуться к реальности.

Сенцов поднял трубку.

— Слушаю, да у меня. Это — тебя. — Он ничуть не удивидлся, видимо, был не в том состоянии, чтобы оценить неуместность и странность этого звонка. — Ты говори, а я пока кое-что принесу. Нам надо выпить. — И он счастливый побежал на кухню.

Это была Стеша.

— Мам, папа приехал, — было слышно, что она еле сдерживает слезы, — уже полчаса стоит на коленях в коридоре и плачет, просит, чтобы мы его простили, крестится все время и плачет. Мама, он совсем седой, — Стеша уже рыдала, но продолжала взахлеб, — Тишка с ним сидит на полу, а Федька хотел ему водки налить, ну, чтоб успокоить, а он, он еще больше стал плакать и не стал пить, мама, нам его так жалко. Он говорил: «Доченька, а она меня простит, как ты думаешь, доченька?» Не выгоняй его, мама.

— Стешенька, не плачь. Я еду. — Тихо сказала я и повесила трубку.

— Ну, кто это тебя уже вычислил? — Весело спросил Сенцов, появляясь из кухни с роскошным подносом в руках. — Кто это Пинкертон, эта Агата Кристи? — продолжал он, перемещаясь в пространстве как заправский официант. — Что произошло в этом падшем мире, пока мы целовались? Он проскочил мимо меня в комнату и стал расставлять приборы. — В США построили коммунизм? Элтон Джон женился на Алле Пугачевой? Или, может быть…

И тут он, наконец, заметил, что я стою в прихожей, в куртке и с сумочкой. Ослепительно желтый лимон выпал у него из рук и медленно покатился в бездну.

— Что? Что ты? Куда ты? Что случилось?

Я сосредоточенно следила за траекторией лимона. В опустошенном мозгу одиноко плавала сакраментальная фраза: никогда не говори «никогда». Лимон остановился у порога, и тут я услышала, как бесцветный компьютерный голос, мой голос, произнес:

— Андрей вернулся.

По чужой тропе —По твоей судьбе —Не ходить, не следитьДам зарок себе. Мне на малом пути,На Великом постуСужденно идтиК своему кресту. Все простить забыть —Не великий труд,Но греха не смыть —Больно цепи трут. На душе — ярмо,На судьбе — клеймо,Говорят — поплачь,И пройдет само. Ты не верь слезам,Ни моим словам,По своим грехамОсуди себя сам. Мне судить тебяУж невмоготу —На Великом посту,На пути к Кресту.