Две повести о любви

«Что ж ты этого хотела, ты это получила, так что сиди, дружи» — опять заговорил мой внутренний оппонент. Не забывай, что Великий Пост на дворе. «Приидите, братья, постимся духовно». Духовно, а не токмо телесно. Это значит, что все приносящее наслаждение, пока надо отбросить, в том числе и мысли о любви, и всякие там бередящие душу воспоминания, не время. Может еще оденемся во все длинненькое, черненькое, четочки возьмем, глазки опустим и будем приговаривать направо и налево: «Спаси, Господи«. «Деточка«. Да «Cвят, cвят, cвят», да «Ох, искушение-то какое, не приведи Господь…»? Не ёрничай, пожалуйста. Я вовсе не собираюсь демонстрировать окружающим свой великий подвиг поста и молитвы. Но я не могу себе позволить, хотя и очень хочется, думать о земных утехах, когда утром и вечером вся Церковь, и я вместе с ней, повторяем: «Дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми...» А ты не забывай, что весна на дворе,

…На синих иссеченных льдах
Играет солнце, грязно тает
На улицах разрытый снег…

Да, так слагать отнюдь не поэтические слова в прекрасную поэзию может только он, причем, какая современная лексика, а ведь написано почти двести лет назад! Ах, Александр Сергеевич, как я вас люблю.

Ну, вот так-то лучше, хоть кого-то любим. А что касается твоего Сенцова, потерпи немного. Скоро Пасха и даст тебе Господь по сердцу твоему, утешит да и вразумит в одночасье что тебе «подобает творити и глаголати». Вот и я заговорила по церковно-славянски. Все-таки о Боге хочется говорить высоким слогом.

Боже, храни его
От злого людского суда,
От гнева Лица Твоего
И от чужого креста.
От тайных соблазнов храни —
В работе, в молитве, во сне,
И, если недоброе в них, —
От помыслов обо мне.
От женщины и от вина,
И от любых напастей.
Храни его и от меня —
Если несу несчастье.
От горьких минут неверья,
От ложных шагов во тьму —
Но милосердия двери
Отверзи, Боже, ему!…

Глава десятая Возвращение

И вот наступили долгожданные пасхальные дни. Все улыбались друг другу и христосовались. По случаю такого праздника я отменила все домашние задания на целую неделю и благодарные ученики, еще издалека завидев меня где-нибудь в коридоре, кричали «Христос воскресе!». В природе всё журчало, капало и щебетало, и на душе у меня стало легко и беззаботно. Именно — беззаботно. Все тяжкие, мучительные вопросы остались позади. И хотя вразумительных ответов на них я так и не придумала, но… о, чудо, мне это перестало быть необходимым.

Не то чтобы я не думала о Сенцове, я просто перестала строить планы и жить в сослагательном наклонении — если бы, да кабы. Во мне появилась ни на чем, казалось бы, не основанная уверенность, что Господь все устроит, и все будет хорошо.

— Ну i дзе твой серы вожик, дзе ён дзеуся, гультай гэтки? — Стеша любила иногда поговорить по-белорусски эдаким сварливым голоском, очень похоже копируя нашу дворничиху тетю Машу.

— Працуе дзе-нидзе, — подыграла я.

— Вядома, працуе. Чаго ж яшчэ рабiць у гэтай нямеччыне — и не найдя подходящего слова, закончила по-русски — порядочному человеку?

— А ты откуда знаешь, что он порядочный?

— Во-первых, с непорядочным ты больше одного раза, и то случайно, в метро, на разных эскалаторах встречаться не будешь.

— А во-вторых?

— Я с ним вчера восемь минут разговаривала, когда ты на службу ходила.

— И о чем же, позволь узнать, ты с ним так недешево поговорила?

— О политике, о чем же еще? Слушай, а его фамилия, случайно, не Задорнов — все время хохмил и меня Степанидой Андреевной называл типа: ах, душенька, Степанида Андреевна, позвольте вам этого не позволить... Кстати просил передать, что приедет в четверг.

В четверг так в четверг. Позвонит так позвонит. Нет — так нет. Меня все устраивает. Я про себя все решила. И мне ничего не страшно.

Звонок раздался около шести.

— Дежурный флеболог Сенцов у аппарата. — Голос был не тот нудно-тусклый, каким он говорил из Германии, а прежний: просой и велюровый. — Машину заказывали?

— Вы что это себе позволяете, господин флеболог, вы когда должны были приехать, вас еще месяц назад заказывали и вы только сейчас заявились?

— В общем так: через 15 минут на стоянке у шлагбаума.

— Да, но как я узнаю, что это вы?

— Вы узнаете меня по линии судьбы на правой руке.

— И что же там особенного?

— Там большими буквами написано: СЕНЦОВ.

— Мам, мам, а можно я пойду на него посмотрю? — клянчила Стеша, пока я производила трюки с переодеваниями, так у нас назывался процесс выбора наряда, или как говорила Стеша — прикида, — я тихонько прошмыгну, как мышка, он меня не заметит даже.

— Как же, тебя не заметишь.

— Мам, ну мам.