Две повести о любви

— У вас такой вид, будто я попросил вас немедленно броситься в воду и добыть там золотую рыбку.

Да уж, представляю себе свой идиотский вид.

— Знаете ли,  меня трудно удивить, но вы меня удивили (знал бы он, чем именно!).

— Читайте, голубушка Арина Родионовна! Читайте.

— Нет, вы издеваетесь надо мной! Да! (для меня это действительно смертельно читать стихи вслух. О, я несчастная!). Поймите же вы, инквизитор, поэзия — это лекарство для внутреннего употребления.

— Читайте немедленно, я выиграл. Я хочу услышать свой выигрыш.

— Ну, народ пошел. Один слушает вкус, другой — выигрыш. Что ж, в случае летального исхода, пеняйте на себя.

— А вы мне тут не угрожайте, понимаешь ли, вы мне поэзию давайте на законных основаниях.

Мне вдруг стало весело. Играть, так играть. Ну всё, Сенцов, сейчас ты у меня зарыдаешь.

— Боюсь не уцелеете, — тихо сказала я, резко меняя тон и становясь серьезной.

— Посмотрим, — почувствовав во мне какую-то перемену, он стал напряженно вглядываться мне в лицо.

— Поздно Сергей Дмитриевич, я иду ва-банк.

Придвинувшись к нему почти вплотную, я подняла руку и стала медленно водить пальчиком по застежке-молнии его куртки. Немного выждала, пока он оцепенеет, и сказала тихим грудным голосом, от которого еще в юнности мои ухажеры впадали в транс:

То пятое время года,
Только его славословь.
Дыши последней свободой,
Оттого, что это — любовь.

Пауза подлиннее, не шевелиться и не дышать...

— Арина, вы... я... вы хотите сказать...

Глупый Сенцов, конечно, я хочу сказать, но не скажу, мучайся:

— Да я хочу вам сказать, Сергей, что Ахматова — действительно гениальный поэт, смотрите-ка, вас прямо паралич хватил от одного ее четверостишия.

Я отстранилась и весело улыбнулась:

— А вот вам Пушкин, специально для флебологов:

Ах, ножки, ножки! где вы ныне
Где мнете вешние цветы?

И я, смеясь и продолжая декламировать, побежала к машине.

В подражание Ахматовой:

Предчувствуя, что желтая листва,
и медленно гуляющие пары,
и этот воздух прошлого столетия,
что здесь каким-то чудо уцелел,
все это миллионы раз уже воспето
тайно и печатно.
Но это мне почти не интересно,
ни слова там, я знаю, не найдется
о том, как мы уже не молодые
по саду, взявшись за руки бежали.
И нежности волна приносит строчки,
которых мне ни вспомнить, ни забыть

Глава шестая Из личной жизни

Наступила зима. Стало холодно, но мы продолжали встречаться на нейтральной территории. И вот как-то раз в начале декабря Сенцов сделал вторую попытку заманить меня к себе. Непринужденно покручивая руль и не глядя в мою сторону, он сказал, якобы беззаботным тоном:

— А может поедем ко мне, сегодня КВН, наши играют, у меня «мартини» есть, мне привезли из Италии. Вы же любите «мартини», как и ваша ненаглядная Каменская.

— Сергей Дмитриевич, не буду скрывать, мне очень хочтся поехать к вам, но я этого не сделаю.

— Ну почему? Я не понимаю почему? Объясните мне в конце концов. — Он явно нервничал, даже голос повысил, чего с ним никогда раньше не случалось. — К чему это постоянное насилие над своими желаниями, от которых, ведь, никому не плохо? Ну что предосудительного в моем предложении? Я же вас не в постель зову, а на диван.

— Сергей Дмитриевич, не обижайтесь, ради бога. Но, позовете. Поверьте, позовете, не вы меня, так я вас.

— Но, почему вас так пугает подобная перспектива? Мы с вами, вроде бы, свободны от всяких семейных обязательств.

— Это не совсем так. Остановите, пожалуйста, машину. Вот здесь за киоском стоянка, кажется, разрешена. Когда ведешь машину нервы напряжены.

Я хотела чтобы он успокоился и сосредоточился. Господи, помоги.