Две сестры

Вы как будто ужасаетесь, мисс Оуэн? Это только потому, что вы не хотите вдуматься в дело как следует. Я эти вещи обдумала основательно, прежде чем принять те средства, которые мне представлялись, и я решила делать добро. Если меня не влек к этому инстинкт сердца, если в молодости я не имела хороших руководителей, сознайтесь, во всяком случае, что холодный рассудок преподал мне добрые советы, и что я избрала такую дорогу, по которой немногие светские женщины в состоянии за мной последовать. Я никому не уступала того мнимого права, которое дает обладание телом женщины. Я не позволяла подчиненным обвинять меня в лизоблюдстве. Богатым и знатным я не позволяла попрекать мне их гостеприимством: те деньги, которые я сберегаю благодаря им, я раздаю нищим. Что же касается их приглашений, то я всегда умела с царственным видом требовать себе больше почестей, больше удовольствий, чем сколько мне предлагали, и давать понять, что я не тронусь с места из-за каких-нибудь посредственных увеселений. Таким образом, я не только не слыву за приживалку, но еще и завоевала себе в свете высокое положение, сознание которого опьяняет меня, когда я начинаю скучать, и навевает на меня полезную скуку, когда я уж слишком начинаю поддаваться опьянению. В сущности, вся светская жизнь к этому сводится; это в одно и то же время и возбуждающий напиток, и лекарство. Рядом с болезнью вы имеете и спасительное средство. Тот, кто не умеет уравновешивать надлежащим образом свою систему и свой образ жизни, быстро сгорает.

Я со своей стороны ничего не имела возразить против образа жизни и против системы m-lle д’Ортоза. Все это было так ново для меня, что, откровенно говоря, я ровно ничего не понимала. А потому я воздержалась от всяких рассуждений и, желая выяснить себе эту личность, спросила ее, какая же причина той дурной репутации, которой она похвалялась и которую она желала иметь.

— А, это вторая глава моей повести, — отвечала она. — Я вам рассказала только первую. Прежде чем перевернуть страницу, я желала бы знать, оскорбляет ли мой рассказ ваше нравственное чувство?

— Нет, — отвечала я. — Я не могу сказать, что ваш образ жизни нравится мне, или что я завидую вам. Но видеть можно только своими собственными глазами, и вы лучший судья в своем деле. Если вы действительно довольны собой среди этих громадных усилий, цели которых я не вижу…

— Цели? Это так. Вы логичны. Когда вы узнаете мою цель, вы произнесете надо мною свой приговор. Но об этом речь будет в третьей главе, а теперь перейдем ко второй.

Вы спрашиваете, отчего у меня дурная репутация, и почему я довольна, что оно так случилось? У меня дурная репутация только между людьми, которые меня не знают и из себя выходят, что не состоят в числе моих друзей. Те, кто меня знает, те в особенности, кто пробовал за мной ухаживать, знают, что добродетель моя несокрушима. Но в жизни вас обыкновенно знает близко лишь самое незначительное меньшинство. Вот почему люди, живущие в уединении, могут, если они живут хорошо, найти себе оценку и защиту в этом тесном круге, в котором они замыкаются. Но, как скоро вы вышли из неизвестности — будь вы мужчина или женщина, все равно, — вы становитесь добычей произвольных толкований. О вас судят по тому шуму, который вы делаете. У вас, правда, остается небольшой кружок, который умеет ценить вас. Но те, мимо которых вы проноситесь, стремясь сквозь всевозможные преграды к своей высокой цели, кричат, что вы их давите, и требуют вашу голову. Им бы очень хотелось знать, куда вы стремитесь, поспевать за вами, иметь тоже крылья. Но крыльев у них нет, и они рады заживо выщипать перья из ваших.

Я не намерена в эту минуту произносить обвинительную речь против завистников и злых языков; к тому же, я и не сержусь на них. Я очень хорошо знаю, что невозможно взойти на подмостки театра, не отдав себя на суд публики. Тем более невозможно быть звездой первой величины на подмостках того театра, который называется светом, не становясь предметом толков и даже клеветы, подчас совершенно бессознательной, со стороны масс. Толпе нужно боготворить или ненавидеть. Она свищет или рукоплещет, носит на руках или влачит в грязи. Она обо всем хочет судить и ничего не знает; у нее, что ни день, то новые идолы. С какой стати мне избегнуть этих приливов обожания и ненависти, которых не могли избегнуть самые великие люди в истории? Чем выше вы поднимаетесь, тем больше вы блестите. Чем сильнее ваш блеск, тем более он ослепляет тех, у кого плохое зрение, а у толпы зрение всегда плохое.

Итак, у меня дурная репутация, потому что у меня вообще есть репутация, а так как я желала ее иметь, то я должна покориться тому, что она дурная.