Две строки до востребования

— Что-то случилось, Лариса Васильевна?

— Мне бы хотелось увидеть вас. Сегодня не сможете?

— А… нельзя отложить? — подумав о совещании у главного технолога, спросил Киселев и тут же почувствовал, что краска заливает его лицо. И Шурочка, как нарочно, не спускает с него своих огромных наивных глаз. — Впрочем, Лариса Васильевна, в половине шестого буду у вас. Это не поздно?

— Прекрасно!

Положив трубку, Аркадий Федорович вытер вспотевшее лицо и только собирался поблагодарить хозяйку телефона, как в дверях показался начальник смены, по-прежнему мрачный, будто туча перед дождем.

— Не забудь: в семнадцать у главного совещание.

— Нил Палыч… — Киселев шумно вздохнул. — Не смогу я в семнадцать.

— Что значит — не смогу?

— В школу вызывают. Не иначе: что-то натворил мой отпрыск.

— В другой раз сходишь.

— Слово дал. — Киселев развел руками.

— Аркадий Федорович, — возвысил голос Пронин, — здесь же важный вопрос решается. Только что забраковано два рулона стального листа. Семьдесят тонн.

— Нил Палыч, — жестко произнес Киселев, — здесь — сталь, там — человек. Кстати, мой собственный сын. И, как знать, может быть, мои отцовские обязанности сейчас важнее всех остальных. А что касается совещания, то сами знаете, мое присутствие там необязательно. Брак начинается в нижних звеньях. Там надо навести порядок… Так что, извините, не смогу. В школе должен быть.

И Киселев вышел. Наверно, это было не совсем прилично с его стороны — выйти, не пожелав выслушать последнего слова начальства. Но иначе он не мог.

У Ларисы Васильевны

По дороге в школу Аркадий Федорович всякое передумал. Вызывать его из-за плохих, оценок сына вряд ли стали бы. Тем более так срочно. Да и кое-что в последнюю неделю Костя уже исправил. Нет, тут другое. Курит? Не похоже. Подрался? С кем не бывает. И драка драке — рознь. А несправедливо сын обижать не станет. Не водилось за ним такого… Что же тогда? Может быть, вчера что-то произошло? Да, вернулся вчера Костя позже обычного. И чем-то встревожен был. Определенно был встревожен. «Я же видел, — укорял себя сейчас Аркадий Федорович, — чувствовал: что-то у него произошло. А вот на тебе! Не расспросил. Статьей, в журнале увлекся, третью серию по телевизору крутили… Вот так, — горько подумал Киселев, — и бежит день за днем. Сын — сам по себе, у меня свои заботы… Как же так получилось?»

На порог школы Аркадий Федорович ступил, готовый к самому худшему. Берет с головы стащил, неловко мял в руках. Как провинившийся школьник, стоял длинные секунды перед дверью с синей табличкой «Завуч» — робел войти. Набрал в грудь воздуха, постучал. И тотчас устыдился своего страха, не ожидая разрешения, толкнул дверь.

— Добрый день, Лариса Васильевна! — сказал он молодой женщине и, принуждая себя, рассмеялся: — Поверите: к министру заходил, был на приеме в Верховном Совете, но так не волновался и не робел, как сейчас. Поджилки трясутся.

— Да что вы, Аркадий Федорович! — весело усомнилась Лариса Васильевна. — Прошу садиться. Разрешите — я сразу к делу. Вас мы пригласили вот по какому поводу: не смогли бы выступить перед старшеклассниками, рассказать о заводе, о себе, о своей профессии?

К чему-то плохому Киселев был готов, но к такому…

— Вы действительно ради этого просили зайти меня?

— Ну вот, — разочарованно сказала Лариса Васильевна, — и в вас не нахожу единомышленника. Считаете ненужной затеей? Дети, мол, и так перегружены всяческой информацией? А знаете, Аркадий Федорович, на днях моя дочь-восьмиклассница, которая обо всем уже рассуждает, как взрослая, заявила: хочу быть балериной. Она четыре года в балетный кружок ходит. Прекрасно, говорю ей, только что же это получается: ты в балерины собираешься и Оля, твоя подруга, — туда же, а Света (еще одна ее подружка) — непременно в киноактрисы. А кто одежду будет шить? Хлеб, печь? Письма по адресам разносить? И послушайте, что моя дочь-умница отвечает: это будут делать другие, те, кто не станет балеринами и актрисами, кто не поступит в институты. Нет, вы представляете!

Киселев понимающе закивал головой:

— Сцена, экран, космос. Престижные вещи. Вот и рвутся.

— Но, Аркадий Федорович, мы же прекрасно знаем, что туда попадут двое-трое из тысячи. А главное, каково мнение: если в институт не попал, ты вроде бы второго сорта. Мы сами, сами, взрослые, виноваты в этом. Нам и дело поправлять.

Лариса Васильевна говорила взволнованно, прядь белокурых волос упругой пружинкой вздрагивала на белом лбу, и Аркадий Федорович даже почувствовал угрызение совести: это из-за него так горячится она.

— Лариса Васильевна, если вы считаете, что я должен выступить перед ребятами, я готов. Понятно, наш завод — главное предприятие в городе, целое металлургическое государство, и многие из ваших учеников придут к нам. Это неизбежно. С удовольствием расскажу о заводе.

— Ну, спасибо, — будто добежав до финиша, с облегчением сказала завуч. — Уверена: ребятам это будет интересно и полезно. Вы человек авторитетный, заслуженный, член горкома партии, рабочий.

— Хотя и с дипломом, — весело заметил Киселев.