Две византийские хроники Х века

В таких же принципах выдержаны и фигуры посланцев императора, прибывших для оказания помощи Фессалонике, — Петроны, Льва и Никиты. Все они преимущественно-пекутся о том, чтобы удовлетворить свое тщеславие» поэтому каждый следующий вопреки пользе дела отменяет решения предшественника и придумывает собственный план обороны города (гл. 17, 18, 19) — так последовательно создаются подводные барьеры, достраивается низкая южная стена, возводятся деревянные бапши. Нельзя упускать из виду при этом, что лояльно настроенный Камениата (гл. 16, 17, 20, 21, 29) не имеет в виду критиковать высоких должностных лиц, более того, он относится к ним с симпатией и уважением. Несколько двусмысленная характеристика, которую императорские посланцы получают на страницах его кииги, определяется только реалистическим, далеким от трафарета, используемого историографией при обрисовке положительных персонажей, привпипом подхода к личности. Особенно это сказывается при изображении стратига Льва. Положительно оцениваемый автором (гл. 19, 27, 29), он показан без должностного ореола и героических черт. В этом смысле характерно, например, следующее описание: «С одной стороны, его ум занимали размышления о грозящем бедствии, о том, каким способом спасти Фессалонику от нападения варваров, с другой же, его еще с большей силой отвлекала от них острая боль; перелом, угрожавший ему гибелью, заставлял забыть обо всем, кроме своего собственного выздоровления. Так наш стратиг, страдая от той и другой беды, ничего не мог сделать для города» (гл. 19).

Врагов Камениата обычно изображает без соответствующей стилизации и преувеличений, как их мог видеть цивилизованный грек, столкнувшийся с невидимым, экзотическим миром (гл. 25, 35, 66) и испытывающий ужас перед жестокостью и алчностью арабских пиратов (гл. 35, 39, 40, 45, 48,-49, 52, 53, 54, 56, 58, 62, 64 65. 67, 69, 76). В некоторых местах он даже отдает должное отваге врага, его военным талантам и гуманности (гл. 26, 29—32, 48—49, 55). Следует отметить, что мемуары совершенно, лишены столь, казалось бы, естественной (особенно для клирика) тенденции подчеркивать религиозное превосходство христиан и вообще акцентировать моменты религиозной розни; намеки на то, что граждане Фессалоники — мученики за истинную веру, встречаются крайне редко (гл. 54, 44, 72).

Но отход от трафарета, непосредственность восприятия человеческой личности, хотя а проявляются в портретах арабов, характерны для них в значительно меньшей степени, чем для греков. Оно и понятие, так как три всей терпимости Камениаты его мировоззрение остается религиозно-клерикальным[624].

Особенно широко автор использует штамп, изображая центральные фигуры — Льва Триполийското и не названного по имени предводителя, действующего в гл. 51—52; они написаны без отклонения от шаблонной схемы, с отрицательными качествами, сгущенными до зловещих пределов. Оба — Лев Триполийский и этот безымянный герой — абсолютные злодеи, воплощение мирового зла.

Весьма характерно в связи с этим, что Лев почти не называется по имени, а именуется ϑιρ — «зверь» или чаще τοραννος; (гл. 25, 55, 58, 59, 62, 78), а предводитель (главы 51—52), по-видимому, инициатор массового истребления греков в храме св. Георгия, и вовсе не получает имени: они воспринимаются автором как обобщенное и до предела схематизированное олицетворение зла, ярости и греха. О Льве мы читаем: «Никто из величайших на, земле нечестивцев не доходил, подобно этому человеку, до того, чтобы с ненасытной жадностью любоваться потоками человеческой крови и более всего жаждать гибели христиан» (гл. 24).

Не удивительно, что традиционно мыслящий и воспитанный на церковной литературе клирик заимствует образы для описания злодеев из апокалиптики Нового и Ветхого Завета[625]. Лев Триполийский, подобно Антихристу, коварен, злобен и кровожаден наподобие льва, так что «дела его в полной мере соответствовали его имени» (гл. 24). В связи с такой концепцией образов главных героев даны и портреты некоторых второстепенных лиц — арабы предстают как одержимые злым духом (гл. 29), нередко сравниваются со зверьми (гл. 25, 29, 34, 36, 45, 49, 52), а описание их страны напоминает соответствующие картины антихристова царства, каких мы найдем немало в церковной литературе[626]: это место нечестия и скверны, где «попирается наша святая вера, чтятся неслыханные пороки, где превозносится позор и прославляется исступление, бесстыдство удостаивается великой почести, где мужская сущность насильственно обращается в женскую и оскорбляется природа, где все противоестественно и все обращено ко злу» (гл. 72).

Подобно тому как в произведения Камениаты сосуществует традиционное и индивидуальное восприятие событий и человеческих характеров, неоднороден в этом смысле и его стиль. Кое-где он индивидуален и реалистичен, кое-где, особенно в области лексики, весьма заметно влияние традиций религиозной литературы (Септуагинты, сочинений отцов церкви, Нового Завета)[627].