Две войны (СИ)

В городе выяснилось, что президент Линкольн поставил под ружье волонтеров. Новость об официальном начале войны дошла до Техаса уже через три дня после первых, но незначительных сражений; весь Юг был охвачен возбуждением, пьян войной. Все считали, что первый же серьезный бой положит конец противостоянию, и все мужчины спешили завербоваться, поэтому сейчас на площади творилось нечто невообразимое. Джастин думал, что вот, наконец темное давление, которое неделями нависало над Штатом, утратило часть своего веса, теперь все стоят здесь и ждут и каждый формулирует свои желания. Они достаточно многообразны, но все же однозначным должно быть признание их величия. Оно лежало в отказе от собственного решения, и, лишь примкнув к всеобщей военной лихорадке, понимаешь, что город чувствует в себе радостный долг, преисполненный силой и страстью, как посреди вихря, вопреки событиям, переменам, судьбе еще ожидалось что-то настоящее, истинное, подлинное. Разнообразие желаний, которое придавало толпе своеобразное волнение и возбуждение, искало своего выражения. В рядах слышалось бормотание, крики, смех, музыка, песни, ругань. Отовсюду доносился мучительный и громкий протяжный звук трубы. Дробь барабанов угрожающе отражалась от фасадов домов, терялась в толпе, разносилась над площадью и парком, заставляла дрожать раскрытые настежь окна. Формировались группы, они сплоченно стояли вокруг усердно жестикулирующих фигур, призывающих как можно скорее отправляться на фронт. Джастин внимательно прислушивался к звуку трубы, чувствуя, как разгорается жаркое пламя: вскоре должна была осуществиться всеобщая мечта о крови и баррикадах. Мужчины, старые и молодые, волонтеры и рабочие и много мелких буржуа среди них — они делали революцию, эти парни с решительными лицами, грубые южные работяги, которые хотели подзацепить девушек, они вызывающе пели, и смеялись, и кричали, и двигались, широко и самоуверенно неся знамя Конфедеративных штатов.

— Начинается… — сказал он и запнулся, голос звучал хрипло. Он не хотел поддаваться этому вихрю, напряженно думая, должно ли у него теперь к горлу подступить отвращение, но это было не отвращение, это был страх.

Многие молодые люди так же, как и их более старшие соотечественники, горели желанием сразиться с янки; они всем сердцем верили: им не придется кидать и половины сил Юга на войну с дикарями Севера, искренне считая, что их совершенная неприспособленность к боевым действиям не сыграет роковой роли в этой войне — в чем и заключалась главная ошибка. Джастин Калверли был не единственным, кто понимал, что нехватка ресурсов была, пожалуй, самой серьезной проблемой, учитывая, что их огнестрельное оружие представляло собой жалкое зрелище: старые, заряжающиеся с дула мушкеты, которые остались в домах буржуазии еще с давних времен — войны с индейцами при освоении Американских земель и завоевании колоний. В доме Калверли хранились ружья и револьверы, но отец часто называл их антиквариатом и утверждал, что они уже почти негодны к реальной обороне, поэтому маленькому Джастину позволяли забавляться с ними. Сейчас, представляя, что его детские игрушки послужат настоящим орудием убийства, ему было не по себе. Он мысленно благодарил брата, который раскрыл ему глаза на эти вещи.

— Если война нагрянет, боюсь, что наши шансы выиграть в ней ничтожны, — около двух месяцев назад сказал Джастину старший брат, потягивая виски в салуне. Он был напряжен и озадачен своими мыслями, несмотря на царившие в баре веселье и беспечность. — Я бы уехал из Конфедерации в Старый Свет, но при всем моем желании это невозможно.

— Отчего же? — Джастин помнил этот разговор до мелочей, хотя и был уже достаточно пьян; почему-то в тот миг ему показалось крайне важным запомнить то, что говорил ему Джефф. — Ты не патриот, дорогой братец. Взгляни вокруг! Эти милые дамы нуждаются в героях. — Он легко поцеловал девчонку, которая, кокетливо взвизгнув, задрала юбки и убежала за новой бутылкой огненной воды для молодых людей. — Неужели ты хочешь бросить их на произвол судьбы?

В те дни Джастин ощущал странную удовлетворенность: ни свиданий, ни приглашений на обед, никаких обязательств и ни гроша в кармане. Насколько приятно было болтаться в этой человеческой похлебке, льющейся в его любимом баре, — шлюхи, пьянство и дуракаваляние. Танцы на улицах на пустой желудок, звон покерных фишек, бутылки с выпивкой на всех столах. Что может быть лучше, чем шнырять в этой толпе между семью часами вечера и пятью часами утра, просто плывя по течению и чувствуя легкое головокружение. Каждый вечер Джастин приходил сюда — его влекли прокаженные улочки, раскрывавшие свое мрачное великолепие только тогда, когда начинал угасать свет дня и проститутки занимали свои места. Однако, как бы ни был безрадостен, безобразен или ограничен и порочен тот мир, в котором он жил, Джастин чувствовал себя в нем прекрасно.