Две войны (СИ)

Молодые особы вились вокруг Женевьев роем разноцветных бабочек, наполняя гостиную шумными приветствиями и глупым хихиканьем, расхваливая ее белоснежное платье из органди, пестрящее невероятным количеством ленточек, бантиков и оборочек. Что сказать, его невеста была абсолютно подчинена моде, и Джастину оставалось только радоваться, что она тратит свои собственные деньги на все эти украшения и платья, иначе он бы потерял и последнюю рубашку в модных бутиках Парижа. Во все времена закон был лишь один: чем меньше себе отказываешь, тем легче привыкаешь желать всего. Женевьев выглядела величественно, превосходя в своей привлекательности изнеженную и унылую добродетель местных знатных девушек, которые, в сравнении с ней, были грубоваты и примитивны. Золото и влияние ставили ее над этими вульгарными засовами, в которые стучатся мелкие помещики и буржуа, — она едва терпела свое вынужденное общение с людьми не из высшей знати. Ведомая причудливыми капризами, Женевьев обладала всем очарованием, каким только природа могла наделить женщину. Впервые увидев свою нареченную, Джастин был покорен ею — такая девушка была не эскизом, как уроженки штата, а настоящей моделью красоты. Но самозабвенное любование довольно скоро сменилось агрессивным отвержением, как только под внешним чудесным образом этой особы открылась гниль ее непростого характера. Отношения их находились на остриях штыков. Воздух, которым оба дышали, был горек. Вся спокойная жизнь Джастина была пронизана возросшей до наивысшей степени внутренней нервозностью. Будущие конфликты между ним и Женевьев уже отбрасывали вперед свои тени, которые смешивались со старыми нерешенными, и создавали атмосферу, в которой стремление сохранить господство уюта в духе старомодных устоев представлялось чем-то абсолютно бессмысленным.

Женевьев была высокой и стройной, словно созданной для кисти художника, формы ее были округлы и женственны, кожа белее лилии, и казалось, что природа создала ее с особым старанием и усердием; ее лицо было несколько продолговатым, черты удивительно благородны, все в ней дышало величием и достоинством: глаза большие, черные и полные огня, маленький нос с горбинкой, немного напоминающий орлиный, тонковатые яркие губы.

Джастина выводила из себя ее заносчивость и бескомпромиссность, даже ее акцент казался ему липким, тягучим, режущим слух. Дамы постарше уже сидели за столами, манерно переговариваясь и обмахиваясь веерами, мужчины, выряженные в щегольскую одежду, льстиво хвалили отменный вкус Джастина, поглядывая на прелестную невесту. Калверли оставалось только кивать и невпопад отвечать какую-то глупость, которую присутствующие почему-то считали крайне остроумной, и каждое его слово подкрепляли дружеским смехом.

«Европейцы — несчастно скучающие, приторные красавчики, кривые псевдоаристократические лицемеры!» — раздраженно думал о них виновник торжества.

Столько разношерстного народа Джастин не видел в своем доме со дня рождения Меган, ведь больше сотни приглашенных человек были европейцами, родственниками и друзьями семьи Донохью, и только десятка два — родственниками со стороны жениха. Глядя на этих наглых и заносчивых иностранцев, у Джастина возникало ярое желание вышвырнуть всех этих людей из своего дома, однако воспитание, железным клеймом высеченное в сознании юноши, всякий раз заставляло его, сияя фальшивой улыбкой, одаривать гостей легкими, ничего незначащими фразами радушного хозяина.

Стоило бы отметить, что на этом частном рауте царила полнейшая свобода взглядов и интересов: каждый из этих вольнодумцев говорил, что хотел, делал, что хотел, пил, сколько хотел и, конечно же, пережевывал свежие слухи, перетекающие к ним из-за границы, по поводу надвигающейся войны с Севером. Теперь темы всех мужских разговоров сводились только к одному. То, что, вопреки мнимому спокойствию, что-то было не так, знал каждый. Каждый чувствовал обман и каждый старался обнаружить его. Стоило бы лишь только приподнять покрывало обыденного умиротворения и потрясти, как наружу должно было бы вырваться нечто другое, неизвестное, угрожающее, о вулканической силе которого в умах людей жило только ужасное предчувствие. Джастин облегченно вздохнул, зная, что его репутация смельчака и храбреца выходит далеко за пределы родного Техаса, так что присутствовать на этом очередном собрании, посвященном войне, ему необязательно, ведь в его смелости и так никто не усомнится.

— Наши представители в Вашингтоне должны прийти к обоюдному соглашению с Линкольном, так что война — это слишком громкое название для обычной потасовки, — раскуривая сигару, говорил отец Джастина.

Плантатор был одним из тех многочисленных граждан Техаса, которые полностью отвергали любые слухи о грядущей войне.