Две войны (СИ)

— Джеральд, я вас прошу! — раздраженно протянул мистер Донохью, откидываясь на спинку глубокого кресла. — После того, как генерал Джеффри Морган выбил чертовых янки месяц назад из форта Самтер в бухте Чарлстон, им ничего не остается, как сражаться, ведь иначе их ославят трусами на весь свет; неужели вы не понимаете этого? Война неизбежна, и она вот-вот нагрянет!

В спор по этому поводу вступили несколько англичан, доводы которых вызывали у южан лишь смех да и только, ведь эти иностранцы вообще не имели никакого представления о политике Штатов. Джастин прекрасно знал, что всем собравшимся было свойственно плохо скрываемое пренебрежение к учености и разуму, а также невероятная национальная гордость, присущая каждому уважающему себя джентльмену. Сам Джастин терпеть не мог эти политические споры и по возможности держался довольно холодно и отстраненно, когда тема вновь сводилась к надвигающейся войне.

Спор грозил перерасти в настоящую бойню, так как разогретые спиртным джентльмены уже начинали кидаться друг на друга чуть ли не врукопашную.

— Господа, — учтиво поспешил откланяться Джастин прежде, чем его как виновника торжества ввязали бы во всеобщее безумие. — Прошу меня извинить, но я вынужден вас покинуть.

С этими словами Джастин кинулся вон из дома, незаметно сбежав от своих гостей через задние двери. Закруженный, усталый, истерзанный мучительным весельем, он мчался за дом, в беседку у ручья, гордо возвышающуюся среди елей и сосен, где он, еще будучи маленьким мальчишкой, любил проводить время с самым родным и близким человеком во всем свете — матерью. Иногда Джастин закрывал глаза, и непременно через несколько минут ему начинало казаться, что он до сих пор во власти беспечности, что он почти разрешил проблему собственного существования. Ничто больше не было настоящим, все устои шатались, сердце было открыто, он словно бы цеплялся руками за привычное прошлое, но оно предательски быстро ускользало.

И он нарочно длил этот странный физический обман, так живо всегда переносящий его в область воспоминаний, но когда опять открывал глаза, то снова навстречу Джастину шла однообразная колоннада могучих темных стволов. Новая жизнь расцветает перед ним, но только из хаоса, делает бытие глубже и тяжелее, в повышенной температуре волнения сгорает его юношество, попадая под брачный конвейер своей экономической зависимости. Вершины деревьев, теряясь где-то в неизмеримой высоте, оставляли над его головой тонкую ленточку мутного неба, едва освещенного молодым месяцем, и видно было, как в этом далеком просвете с необыкновенной быстротою проносились клочья легких и прозрачных, как пар, облаков. Сейчас это место стало его убежищем, где он целыми днями спокойно и уединенно наблюдал, как видоизменяется мирный пейзаж от порыва ветра, от солнечного луча или внезапного ливня, не расточая свои досужие часы на музыкальных вечерах или в кабаках. Иногда бывали дни просветления, когда Джастину нестерпимо хотелось затеряться в сероватой мгле леса, вдали от города, прокладывая для своих мечтаний тропинку, устланную мхом и росою, безмолвием и покоем, уводящую куда-то в болотистый лес.

Обладая холерическим темпераментом, Джастин, помимо всего прочего, был склонен к долгим и мучительным приступам самобичевания, чаще всего происходящим именно в эту пору времени суток и именно наедине с собой. Поэтому сейчас на него напала жуткая хандра. Он отчаянно не хотел связывать свою жизнь с напыщенной англичанкой, но прятаться до скончания века в саду собственного дома, за юбкой матери, не мог, и опуститься до побега — тоже, но оставлять все как есть у Джастина не было желания. Он хотел бежать. Быстро, без оглядки. Хотя эти порывы Джастин отметал от себя почти сразу же, ведь это был его единственный шанс доказать отцу, что он не тряпка, не пьяница, спускающий последние гроши в барах по ночам, и не крыса, крадущаяся каждое утро в предрассветных сумерках в собственную комнату после очередного проигрыша в покер.

Джастин знал, чего он стоит на самом деле, так как врать себе молодой плантатор не привык, но перекроить свою суть, манеру поступать как душе угодно не мог. Хотелось бежать от Техаса и от слащавой напевности его диалекта, бежать от душных комнат, пропитанных ядом светского тщеславия и лицемерия. Джастину хотелось грубости и неприкрытого разврата; и то и другое истязало его душу, а он не знал, как остановить это. Полностью погрузившись в свои горькие мысли, он прибавил ходу, обогнув все восточное крыло особняка и уже ступив на дорожку к роще, где находилась беседка и удивленно остановился, услышав далекое ржание лошади. Звук доносился с холма у подъездной аллеи, и, взглянув туда, Джастин увидел, как к дому несутся подстегиваемые шпорами лошади запоздалых гостей. Завидев Джастина, двое всадников рванулись к нему, оставляя после себя красно-серый туман пыли, который в вечернем мареве казался черным.