Две войны (СИ)

Джастин уже более двух часов приветливо улыбался прибывающим в дом гостям, мысленно прикидывая, сколько же ему сегодня надо будет выпить, чтобы хоть немного расслабить каменные от напряжения мышцы лица, успокоить нервное подергивание и желательно вовсе забыться в пьяном бреду, где время пролетает с неземной скоростью. Это было ему практически жизненно необходимо в этот вечер. С самого утра он был несообразительным, раздражительным и беспокойным, порой резким с незнакомыми гостями и грубым со своими друзьями, угрюмым, брюзгливым и придирчивым — словом, в тягость самому себе и всем окружающим. С меланхолией Джастин мог примириться, на дне ее даже скрывается некоторого рода удовольствие — изысканная форма самоистязания. Ощущения, сопряженные с полной подавленностью и недомоганием, отчасти напоминают те, которые вызываются одновременными приступами зубной боли, несварения желудка и жестокого насморка.

На усыпанной гравием подъездной аллее уже не осталось места, чтобы развернуться, из-за количества экипажей и верховых лошадей, которых слуги быстро уводили на конюшню. Джастин так и не увидел среди гостей своего лучшего друга, присутствие которого его успокоило бы. Но Кристофера Гейта не было видно, и оставалось только гадать, почему он сегодня изменил своей пунктуальности.

Будущая жена рассыпалась в дифирамбах, сыпля лестными комплиментами направо и налево, вызывая не менее бурные восклицания в свой адрес. Глядя на эту лицемерную, но прекрасную в своем хладнокровии девушку, Джастин видел настоящую графиню, светскую львицу, но никак не любимую домашнюю жену, о которой всегда мечтал. Он поспешно зашел в дом и сразу же схватил с подноса проходящего мимо слуги бокал с шампанским. Джастину очень надоедало общество подружек Женевьев, их непрерывное щебетание, заигрывания и ужимки. Но больше всего бесило то, что невеста выставляла его напоказ всем своим подружкам — стервятницам: они, весело переговариваясь, обсуждали широкие плечи, которые сделали бы честь любому мужчине, подтянутую атлетическую фигуру, длинные спортивные ноги и прекрасную шевелюру южанина, тщательно расчесанную и лоснящуюся от бриллиантина. В это время Джастин чувствовал себя зверьком в цирке, которого ударами плети заставляли скакать на задних лапках. Его голова, однако, свежа, а нервы неприятно вибрируют. Звуки прыгают по ним, как стеклянные шарики, периодически разбиваясь и впиваясь острыми осколками. Джастину кажется, что он голый и что каждая пора его тела — это окно, и все окна открыты, а свет струится в его потроха, и каждому непременно хочется заглянуть туда. Сколько времени это продолжается, он не имеет ни малейшего представления — Джастин вообще теряет всякое понятие о времени и месте. Наконец, он впадает в какое-то полубессознательное состояние, уравновешенное чувством безразличия. В воздухе — сдерживаемая буря, тишина перед взрывом, который вот-вот должен прогреметь, и никогда Джастин не был более одинок, чем сейчас, стоя в гуще праздных людей. С этой минуты он решает ни на что не надеяться, ничего не ждать — жить как животное, как хищный зверь, бродяга или разбойник. «Если завтра будет объявлена война и меня призовут в армию, я схвачу штык и всажу его в первое же брюхо», — угрюмо размышлял он.

Сейчас он был крайне расстроен тем, что Крис по каким-то неизвестным причинам пропустил его помолвку, хотя еще два дня назад клялся, что сам проконтролирует количество алкоголя, которое Джастин будет употреблять, чтобы друг не ударил на светском рауте в грязь лицом.

— Чертов Гейт! — процедил он сквозь зубы, одним глотком осушив бокал, и сразу же получил неодобрительный взгляд Женевьев, которая зашла в дом вслед за женихом. При ярком свете они смотрели друг на друга безрадостно и напряженно. В последние недели она то и дело следовала за своим благоверным тенью, незаметно скользя где-то неподалеку — забавно, тень у тени… Джастин обязательно посмеялся бы над этим фарсом, если бы в ту пору мог улыбаться.