Две жизни Лидии Бёрд

– Думаю, только сэндвичи.

Это уже кое-что.

– Уверена, что не хочешь пойти с нами вечером? – спрашивает Дэвид, сжимая в ладонях свою кружку. – У нас есть лишний билет, ну, на всякий случай.

– Мы и сами не собираемся задерживаться допоздна, – добавляет Элли.

Они оба с опаской смотрят на меня, надеясь, что я неожиданно передумаю и присоединюсь к ним в «Принце». Последние несколько лет мы именно там проводили канун Нового года, и всегда было одно и то же. Набито битком, и все одеты слишком нарядно для простого бара на маленькой улочке, и множество знакомых лиц, и тебе в руки постоянно суют стаканы с выпивкой, и все едва сдерживают нетерпение, ожидая минуты, когда можно будет открыть шампанское и устроить перестрелку пробками. Пожалуй, этого мне сейчас хочется меньше всего на свете.

– На этот раз я пропущу. – Я пытаюсь изобразить нечто похожее на извинение.

Они не настаивают; полагаю, и так знали, что я не передумаю.

Мы слышим мамины шаги на лестнице и поворачиваемся к двери. Она появляется с полосатой бело-синей коробкой в руках. Элли улыбается матери одной из ее заговорщических улыбок, и мне сразу становится ясно, что сестра приложила руку к содержимому коробки.

– Это что? – спрашиваю я, прикрывая улыбкой свою тревогу. – Новые туфли?

Они нервно переглядываются, когда мама садится, и каждой явно хочется, чтобы заговорила другая.

Мама кладет ладонь на крышку коробки и быстро сглатывает.

– Поскольку сейчас канун Нового года, мы хотели дать тебе понять, что никто из нас никогда не забудет Фредди, – говорит она, и я уже слышу, как ее голос меняется от слез. – Мы собрали наши любимые фотографии, ну и разные мелочи, которые сильнее всего напоминают о нем, и сложили в эту коробку, чтобы отдать тебе.

Ох!.. Я смотрю в полупустую кружку с шоколадом и не хочу плакать.

– Тебе не обязательно заглядывать в нее сейчас, – торопится уточнить Элли. – Мы просто не хотели, чтобы этот день прошел неотмеченным.

Когда я проснулась утром, то как раз намеревалась оставить этот день без внимания. И теперь просто не знаю, что чувствовать.

– Я хочу посмотреть.

Мама кивает и поднимает крышку. Сразу же вижу знакомые вещи: фотографии и дешевые сувениры из поездок, которые стали теперь бесценными.

Мама достает один из снимков и кладет на стол, рассеянно разглаживая пальцем погнутый уголок.

– Думаю, это первое фото вас двоих, которое у меня появилось, – говорит она. – Вам тут лет по пятнадцать, наверное.

– Четырнадцать, – тихо уточняю я. – Мне было четырнадцать.

Она кивает, не сводя глаз с фотографии.

– Я поначалу тревожилась, что он уж слишком хорош, – с тихим нервным смешком признается она. – Казалось, он разобьет тебе сердечко.

Не помню, когда был сделан этот снимок, но живо помню то наше длинное, полное солнца лето. Я каждый день пребывала в восторге, упиваясь головокружительным коктейлем первой любви. Смотрю в собственные глаза на фото, когда мама отодвигает снимок, и на мгновение задумываюсь: может, было бы лучше, если бы она оказалась права насчет Фредди и он бы разбил мне сердце тем летом, а не спустя пятнадцать лет. Конечно, я это не всерьез. Даже вообразить не могу, какой бы стала моя жизнь без него. Безусловно холоднее и скучнее. В ней не было бы… не было бы всего. Вообще ничего.

– Ты посмотри, какие волосы у Джоны, – смеется Элли, и я благодарна ей за то, что она пытается поднять всем настроение. – Девяностые годы были к нему не слишком добры.

– Но тогда в моду вошла химическая завивка.

Дэвид выступает в защиту Джоны, проводя рукой по своей уже лысеющей голове.

Я вообще не припомню Дэвида с волосами, но те, что остались, светлые, так что лысина не слишком бросается в глаза.

– Это не завивка, – возражаю я, у меня невольно вырывается короткий смешок. – Это настоящие волосы Джоны.

– Черт!.. – бормочет Дэвид в свою кружку.

Фредди на снимке обнимает меня за плечи, а рядом Джона, его что-то отвлекло, он не смотрит в объектив камеры.

Я вглядываюсь в снимок, согретая смутными школьными воспоминаниями. Джона с густыми черными кудрями, я со всклокоченными светлыми волосами, и в центре – улыбающийся Фредди, харизматичный вожак уже в пятнадцать.

– Помнишь, когда он подарил мне это?

Мама протягивает хрупкий веер. Он кроваво-красный, сделан из костяных пластинок с затейливой резьбой и бумаги.

– Специально для тебя выбрал. – Я вспоминаю, как Фредди рылся в разноцветных веерах в прибрежном лотке на Крите. – Для твоих приливов, – добавляю я, а мама в то же самое мгновение вторит:

– Для моих приливов. – Она качает головой и смахивает слезу. – Вечно он дерзил…

Здесь есть и еще один снимок с тех же каникул. Фредди в ядовито-желтых плавках и бейсболке, я с обгоревшими плечами в светло-голубом сарафане, который до сих пор лежит где-то на чердаке, потому что напоминает мне о нашей первой поездке за границу.

Элли придвигает к себе полосатую коробку.

– А это от меня, – говорит она, доставая открытку.