– Это полезно, – говорит мама. – Вам просто необходимо немножко румянца на щеках, ты, Элли, слишком бледная.
Как ни странно, этого замечания оказывается достаточно для того, чтобы на щеках Элли сразу выступили розовые пятна. Наверное, мы все сегодня чересчур чувствительны.
Я беру бутылку вина и наливаю сначала маме, потом Элли. Дэвид в данном случае не в игре.
– Элли, а разве ты не собиралась… ну… не пить сегодня? – спрашивает он, а она бешеным взглядом заставляет его умолкнуть; Дэвид становится багровым, как мамина красная капуста, и делает вид, что отрезает от индейки новые неровные ломти, прикрывая свою оплошность. – Ну, я к тому, что… ты же на той новой диете…
Я через стол встречаю испуганный взгляд Элли; она ни дня в жизни не сидела на диете, и в это мгновение все понимаю. До мамы тоже доходит. Она откладывает столовый прибор и прижимает к горлу дрожащую руку.
– Элли, – выдыхает мама, – значит ли это… – Она делает паузу. – Ты…
– Извини, – бормочет Дэвид, сжимая руку Элли. – Просто вырвалось…
Он явно бесконечно огорчен.
На мгновение мы все умолкаем, таращась друг на друга. Элли сдается первой.
– Мы и не думали говорить об этом сегодня, – тихо произносит она. – Мы сами-то узнали всего несколько дней назад…
– Милая! – задыхается мама и плачет второй раз за этот день.
А потом и я заливаюсь слезами, и Элли тоже. Мы обнимаемся, сидя за столом, Элли слева от меня, мама справа; Дэвид сидит напротив, и мы хватаем его за руки.
Несколько минут мы одновременно плачем и улыбаемся, и нам не хочется отпускать друг друга.
– В таком случае мне лучше выпить за двоих, – коротко смеюсь я, наполняя свой бокал до краев.
Элли кивает, ее тревожный взгляд изучает мое лицо, пытаясь понять, не притворяюсь ли я. Но нет, я не притворяюсь.
Скорее, потрясена от кончиков пальцев на ногах и до макушки глупой праздничной шляпы. Элли хотела стать матерью еще с тех пор, когда мы были маленькими девочками и катали кукол в колясках в садике за домом. Она уже тогда обладала куда более сильным материнским инстинктом, чем я: ее куклы всегда были безупречно одеты и причесаны, в то время как у моих постоянно не хватало рук, а рожицы я разрисовывала шариковой ручкой. Понимаю, почему она предпочла бы промолчать сегодня, но хорошо, что не смогла. Мне не хочется, чтобы они с Дэвидом были вынуждены скрывать такую перемену из страха огорчить меня.
Но в то же время я
– За вас двоих, – говорю я, поднимая бокал, и подавляю слезы, потому что сейчас – один из самых драгоценных моментов в их жизни.
– За троих! – добавляет мама, и ее голос почти срывается.
Мы чокаемся, и я снова пожимаю руку Элли.
Замечательная новость!..
Во сне
– Твоя мама безусловно королева рождественского ужина. Объявляю официально. Мне незачем теперь есть до следующего года.
Фредди постанывает рядом со мной на диване.
– Думаю, мы оба знаем, что ты уже в восемь утра проглотишь сэндвич с индейкой, – говорю я.
Видимо, как и все прошлые годы, мы вернулись домой с немалой порцией остатков индейки для сэндвичей, супа, карри и бургеров. Запасы по крайней мере до середины февраля. Стараюсь не думать о тех прежних ужинах.
– Поверить не могу, что у Элли будет малыш, – говорит Фредди.
Похоже, и в этом мире такое происходит.
– Точно, – вздыхаю я.
– А это значит, у нас будет беременная невеста.
Фредди жестом изображает огромный живот. Это скорее похоже на мистера Гриди, чем на беременную, но я все равно усмехаюсь:
– Ты прав.
На самом деле мне нравится мысль о беременной Элли, сияющей на свадебных фотографиях. Свадьба, а теперь еще и малыш… Как будто кто-то насвистывает мне из пространства: все меняется, девочка, все меняется… Но к счастью, кое-что остается неизменным: на Рождество мы всегда будем собираться за столом у мамы. Просто на следующий год нам придется потесниться и освободить местечко для высокого детского стула. Конечно, я прекрасно понимаю, что он или она к тому времени вряд ли будет уже сидеть на стуле. И еще я представляю, ощущая легкое головокружение, как меня станут величать тетей.
– Как ты думаешь, у нас тоже когда-нибудь появится малыш? – спрашиваю я с бурлящей надеждой, кладя ноги на колени Фредди.
Но это такая невыносимо горькая мысль…
Он включает телевизор, меняет каналы:
– «Доктор Кто»?
Я не отвечаю. Он что, уходит от вопроса? Не думаю. Мы множество раз говорили о детях, это вроде казалось само собой разумеющимся… Или это не так? Может, я спешу с выводами? Приказываю себе не глупить. Это просто индюшачья паранойя, от обжорства.
Не обращая внимания на мое раздражение, Фредди тянется к кофейному столику и хватает жестянку конфет «Куолити стрит».
– Мне казалось, ты сыт до отвала? – говорю я.
– Я никогда не бываю сыт настолько, чтобы отказаться от ириски, – отвечает Фредди.