Двенадцать

– Ненавидь ее за это, Сара. Сосредоточься на этой ненависти. Думай о том, что она делает. Придет время, для нас всех, в том числе для меня, как оно пришло для Джеки. Я с радостью пойду туда, куда мне скажут. Но если это не сработает, твоя дочь останется сама по себе. Мы никак не сможем помочь ей.

– Где это? – спросила Сара. Не стала уточнять, что – вопрос был очевиден.

– Лучше тебе не знать, пока время не придет. Ты получишь сообщение, как обычно. Ты краеугольный камень, и важен правильный расчет времени.

– А что, если я не смогу?

– В любом случае умрешь. Как и твоя дочь. Вопрос лишь в том – когда. А насчет того – как, я тебе уже сказала.

Она пристально посмотрела в глаза Саре. В ее взгляде не было сострадания, только холодная откровенность.

– Если все пойдет по плану, то красноглазым конец. Гилдеру, Лайле, всем им. Ты понимаешь, что я тебе говорю?

Ее сознание будто онемело. Она ощутила, как кивает и еле слышно говорит «да».

– Тогда исполняй свой долг. Сделай это ради своей дочери. Кейт, так ее зовут?

Сара была ошеломлена.

– Откуда ты?..

– Ты мне сказала. Не помнишь? Ты назвала мне ее имя в тот самый день, когда она родилась.

Конечно, подумала Сара. Теперь многое становится ясным. Нина была той женщиной в родильном отделении, которая дала ей локон с головы Кейт.

– Можешь мне не верить, Сара, но я тоже пытаюсь исправить ошибки.

Саре захотелось рассмеяться. Она бы и рассмеялась, если бы еще могла.

– У тебя смешной способ сделать это.

– Может, и так. Но таковы времена, в которые мы живем.

Снова молчание, и внимательный взгляд.

– У тебя это внутри. Я такое сразу вижу.

Правда? Вопрос был бы бессмысленным. Ей как-то придется найти в себе силы.

– Сделай это ради своей дочери, Сара. Сделай это ради Кейт. Иначе у нее нет шансов.

49

То, что они делали, было переносимо. Не лишено боли, и сестры боли – ее ожидания. Тоже переносимо. Долгое время они вообще у нее ничего не спрашивали. Ничего не требовали. Им просто нравилось делать то, что они делают, и они продолжали, находя в этом удовольствие, которому Алиша не потакала. Она давила крики, она стоически терпела все, смеялась, когда могла это сделать, насмехалась над ними. «Делайте все, на что способны, друзья мои. Меня приходится держать в цепях. Не думаете, что этот факт – сам по себе победа?»

Хуже всего была вода. Странно, подумала Алиша, я всегда любила воду. В детстве бесстрашно плавала и глубоко ныряла, в гроте в Колонии, задерживая дыхание так долго, как могла, касаясь дна. В ушах гудело, пузырьки воздуха изо рта поднимались из тьмы к солнечному свету, высоко вверху. Иногда они лили воду ей в рот. Иногда они подвешивали ее к потолку, привязав к доске, и опускали головой в ванну с ледяной водой. Вот оно, каждый раз думала она, считая секунды, пока оно не кончалось.

Шли дни, и ее силы заметно истощились. Небольшое нисходящее движение, но этого было достаточно. Они предлагали ей еду, кашу из кукурузы или сои, полоски мяса, копченые до состояния кожаного ремня, по умолчанию стараясь, чтобы она осталась жива, чтобы они могли наслаждаться этим столько, сколько возможно. Она поклялась перед собой. Когда она наконец-то испробует человеческой крови, что станет финальным актом ее превращения, это будет их кровь. Тяжело оставить свою человеческую сущность, но в этой мысли она находила утешение. Она досуха выпьет этих ублюдков.

Считать дни не было никакой возможности. Она начала регулярно вспоминать прошедшие события в те моменты, когда оставалась наедине с собой. Прокручивать их в уме, будто последовательность картин. Часовой в Первой Колонии. Ее путешествие с Питером, Эми и остальными через Темные Земли и в Колорадо. Ее странное, скучное детство с Полковником. Она всегда обращалась к нему «сэр». Никогда «папочка» или хотя бы «Найлз». С самого начала он был для нее старшим по званию, а не отцом или другом. Так странно вспоминать об этом теперь. Воспоминания о прошедшей жизни вызывали в ней эмоции, самые разные. Печаль, радость, возбуждение, чувство одиночества и даже до какой-то степени любовь. Но главное, что она чувствовала – принадлежность, причастность. Они и есть ее воспоминания, а ее воспоминания и есть она. Она надеялась, что сможет сохранить их до того момента, когда все будет кончено.

Начала задумываться о том, что не являются ли все их действия, эта повторяющаяся боль целью самой по себе. И тут ритм ее заточения был сломан. Появился человек, по которому сразу было видно, что он главный. Он не представился, с минуту вообще ничего не говорил, просто стоял рядом с ней, подвешенной к потолку. На его лице было выражение человека, читающего загадочную книгу. На нем были темный костюм, галстук и крахмальная белая рубашка, а выглядел он не больше, чем на тридцать. Бледная гладкая кожа, будто никогда не знавшая солнца. Но его выдавали глаза. И с чего бы ей удивляться?

– Ты… другая.

Подойдя ближе, он резко втянул носом воздух, дернув головой в ее сторону, будто собака.

– Ага, это я давно поняла.

– Я чувствую это по запаху.

– Не могу сказать, что у меня была возможность помыться.

Она нагло улыбнулась.