Двенадцать королей Шарахая

Послышался влажный хруст сустава. Джализ закричала, но крик быстро оборвался: Чеда одним резким движением свернула ей шею и разжала хватку. Джализ, будто сломанная кукла, повалилась на пол.

Чеда наклонилась, чтобы поднять свою саблю, но получилось у нее не сразу – правую руку дергало от боли, шрам жег, будто клеймо. Кое-как она вложила Дочь Реки в ножны и опустилась на колени возле Кулашана.

Он еще дышал, и дыхание его казалось до странного легким, быстрым. Взгляд его обращен был на мозаику купола: зеленые холмы и травы, большое золотое солнце – Далекие поля в воображении мастера, давно ушедшего туда. Какое-то время Чеда тоже любовалась его творением. Она надеялась, что там, в Далеких полях, все именно так, и мама путешествует по ним, гордясь своей дочерью.

– Ты спасла меня.

Чеда обернулась к Кулашану. Он выглядел таким юным теперь – ее ровесником.

– Что ты сказал?

Но прежде чем он ответил, в комнату вбежали Сумейя, Камеил, Хасенн и незнакомые Девы.

Сумейя приблизилась, не опуская шамшир, ее пораженный взгляд скользнул с мертвой Джализ на окровавленного Короля, на Чеду. Увидев, что клинок Чеды в ножнах, она опустила шамшир.

– Боги всемогущие, что случилось?

В ее голосе слышалась угроза. Она не понимала, что произошло, не доверяла Чеде. Да и не удивительно: окажись Чеда на ее месте, она бы и сама себе не поверила. Но единственный способ узнать правду – спросить.

Кулашан потянулся к Чеде, взял ее правую руку окровавленными пальцами. Боль снова пронзила ладонь, но это можно было вытерпеть.

– Ты понимаешь? – спросил он. Слезы текли по его щекам. – Ты спасла меня.

Он улыбнулся, поцеловал ее руку, глубоко вздохнул и откинулся на пол, шепча что-то на незнакомом языке.

– Что случилось? – спросила Сумейя. Ее гнев ушел, осталось недоумение. Чеда сглотнула, пытаясь справиться с чувствами.

– Я ничего не понимаю. Кто-то в пустыне забил тревогу, Серебряные копья, наверное. Я побежала туда, но адишары утащили меня под землю, в этот дворец. – Она удивленно огляделась. Это было лишь наполовину притворство – она и правда до сих пор не могла прийти в себя. По щекам потекли слезы, горячие, долгожданные, прекрасные. – Король позвал меня… Когда я пришла, Джализ стояла над ним с саблей, а он лежал, раненый.

Кулашан сжал ее руку, нежно, будто отец. Она хотела отстраниться, но не двинулась с места, просто смотрела, как он гладит узоры татуировки. Наконец свет в его глазах потух, рука разжалась безвольно. В последний раз поднялась и опала грудь.

Чеда увидела на лицах Дев выражение благоговейного трепета. Сумейя сдвинула брови, взвешивая ее слова, слова Кулашана, и наконец пришла к решению. Она взглянула на Чеду со смущением и благодарностью, торжественно опустилась на колено, прижав кулак к сердцу. Одна за другой Девы опустились рядом, повторив ее жест. Дольше всех промедлила Камеил, самая ревностная в своей вере.

– Да здравствует Король! – воскликнула Сумейя.

– Да здравствует Король! – эхом подхватили Стальные девы.

Глава 63

Раны заживали медленно. Теперь Чеда хромала по-настоящему и даже на ту же ногу, раздумывая, не сама ли навлекла на себя такую судьбу. Выйдя в город, она надела не платье Девы, а обычный коричневый тауб с голубоватой оторочкой. Вряд ли кто-то на Желобе смог бы узнать в ней Деву, разве что как следует присмотревшись к зажившей татуировке на ее правой руке или к свежей – на левой. Сумейя сама попросила о чести придумать и нанести рисунок, и Чеда не стала отказываться. Она не знала, что именно придумала Сумейя, но ей хотелось сохранить историю этой ночи на своем теле, пусть даже написана она будет рукой Девы, которую Чеда еще недавно считала врагом.

Это прошло, когда она поняла, насколько глубоко проникла ложь Королей. Кто может сражаться против истории, известной всем? Дев взращивали на этих россказнях. Неудивительно, что они истово верили в своих повелителей и Каннан. Чеда больше не могла считать их кровными врагами. Она знала, что осторожность не помешает, придется на несколько месяцев залечь на дно, но однажды она скажет им правду. Как – она пока не знала: стоит открыться не тому человеку, и ее ждет смерть. Но нужно отыскать путь.

Сумейя продумала ее новую татуировку в мельчайших деталях и аккуратно нанесла на руку. Прекрасный павлин, склонив голову, обвивал вокруг ее запястья сложенный хвост. Над ним, среди листвы и низких речных волн, вились старинные письмена: «Спасительница Шарахая».

Когда Сумейя заканчивала татуировку, вошел Хусамеддин, взглянул на работу через плечо дочери, потом на Чеду – нечитаемым взглядом – и вышел, никак не выразив ни одобрения, ни отрицания. Но Сумейя сказала потом, что это в его случае означает похвалу.