Мануильский пытался увещевать подчиненных, во всеуслышание высмеивавших советский режим. Говорил, что впереди «чистка», и за их шутки поплатится ответственный редактор. Вот тогда Глушков и пошутил: «Знаем мы вашего брата».
Нельзя сказать, что «юмора не поняли». Вполне оценили. И, подчеркнем, никакого влияния на судьбу Глушкова та шутка не оказала. Однако в аспекте проблематики версия Крыжевского не противоречит ардовской: «темист» был вольнодумцем, как большинство крокодильцев.
Характерный пример – Э. Я. Герман, взявший псевдоним Эмиль Кроткий. Он начинал как лирик, затем печатал сатирические басни. В кругах московских литераторов были известны его эпиграммы, разумеется, не печатавшиеся. Одну из них, можно, пожалуй, назвать манифестом:
Глушков дружил с поэтами-сатириками. На уровне же литературного поведения выбрал иную модель.
Изнуренков не стал знаменитостью из-за того, что «не мог заняться каким-нибудь делом, предметом или мыслью больше, чем на минуту». Глушков в Москве тоже сочинял лишь темы, однако непоседливость тут ни при чем. Карьеру советского писателя делать не желал.
Разумеется, об этом Ильф и Петров сообщить не могли. Обозначили иную причину отказа от литературной карьеры, наделив Изнуренкова крайней экзальтированностью и патологической непоседливостью. Да и внешне персонаж на Глушкова не походил.
Отметим, что глушковские приятели за вольнодумство поплатились. В частности, 10 октября 1933 года арестован Кроткий. Инкриминировали ему «контрреволюционную пропаганду»[237]
.Следствие было недолгим, приговор – три года ссылки. Не так уж строго, если сравнивать с приговорами второй половины 1930-х годов. Но лишь после войны поэт-сатирик вновь сумел обосноваться в Москве.
Весной 1934 года почти всю редакцию «Крокодила» заменили. Бывший ответственный редактор получил должность завотделом в «Правде», заместитель – Бельский – стал фельетонистом «Вечерней Москвы». Вслед за ним туда ушел и Глушков.
28 апреля 1936 года Глушков арестован. Инкриминировано распространение «контрреволюционной эпиграммы».
Он прочел нескольким знакомым эпиграмму М. Д. Вольпина. Автор – некогда работавший в редакции «Крокодила» поэт-сатирик – был уже осужден за «контрреволюционную пропаганду»[238]
.К весне 1936-го мало кому удавалось за вольнодумство отделаться ссылкой. Опять же, в той вольпинской эпиграмме Сталин упомянут.
Глушков признал себя виновным. 1 июля вынесен приговор – три года заключения в исправительно-трудовом лагере.
Там был вновь арестован 13 декабря 1937 года. И опять за «контрреволюционную пропаганду». Виновным себя не признал. Но это не меняло ничего. Уже началась операция НКВД – сокращение количества «политических». 4 марта 1938 года расстреляна очередная группа заключенных, в том числе и Глушков.
Мемуаристы, рассуждавшие о прототипе Изнуренкова, знали, что в Москву Глушков не возвращался. После объявления приговора уехала его жена с пятилетним сыном. Они тоже не вернулись. Известий о признании «темиста» невиновным – пресловутой реабилитации – не было. А без этого упоминать о его судьбе не полагалось.
Когда после ареста минуло почти семьдесят лет, Глушков был официально признан невиновным. Дошла очередь. В справке отмечено: «Сведений о реабилитированном и его родственниках не имеется».
Да, Ильф и Петров обозначили черты сходства Изнуренкова с Глушковм. Однако авторам романа не менее важны были различия. Таковы факты. Задачи же выявления прототипов мы оставляем любителям разысканий подобного рода.
Вместо эпилога
Стоит отметить, что полемика относительно уместности издания в 1997 году реконструированного нами текста «Двенадцати стульев» прекратилась довольно скоро. Зато тема участия Ильфа и Петрова в антитроцкистской интриге обсуждалась долго.
Инкриминировали нам чуть ли не клевету. Распространение заведомо ложных сведений, порочащих Ильфа и Петрова. В качестве мотивов указывалось стремление любой ценой опубликовать хоть что-нибудь сенсационное[239]
.Впрочем, немногочисленные обвинители наши избегали спора по существу. Аргументы сводились к единственному. Похожему на сформулированный героем рассказа А. П. Чехова «Письмо к ученому соседу». Так, постулировалось: авторы романа «Двенадцать стульев» не участвовали никогда в политических интригах, потому что этого не могло быть[240]
.Да, стараниями мемуаристов и советских биографов Ильфа и Петрова созданы образы писателей, абсолютно искренних, принципиально отвергавших конформизм, а потому органически неспособных участвовать в какой-либо политической интриге. Однако не было таких.
Участниками политических интриг стали многие советские писатели, включая Булгакова. С ним авторов романной дилогии не раз сопоставляли их защитники и противопоставляли ему обвинители. Критерием же сопоставления и противопоставления была писательская искренность.