Двенадцать цезарей

Сохранилась мраморная статуя Нерона в отроческом возрасте. Как мы знаем, тогда он носил другое имя — Луций Домиций Агенобарб — в честь отца. На шее у него золотая булла, означавшая принадлежность к высшему обществу; лицо широкое, открытое, спокойное. Глаза (впоследствии близорукие) кажутся большими и широко раскрытыми. В руке он держит документ, скрученный в свиток. Это изображение юношеской зрелости, патрицианской ранней возмужалости, иконография инсайдера. Судя по вероятной датировке скульптуры (после выхода замуж Агриппины за Клавдия, но до того, как император усыновил Нерона), это изображение отчасти является продуктом принятия желаемого за действительное. Нерон обязан своей карьерой матери, а она, по свидетельству Диона Кассия, напомнила ему об этом как минимум один раз. В нем, как и в Агриппине, текла кровь Августа. Мать Нерона была номинальным обоснованием его исключительности, но, как показал пример многочисленных наследников императорского трона от Агриппы Постума до Тиберия Гемелла, это не давало ему никакой гарантии. Как хорошо понимали мать и сын и как видели мы, путь к пурпурной мантии не может быть таким простым.

Тем не менее к 13 октября 54 года он был успешно пройден. Агриппина тщательно подготовила заявление о смерти Клавдия, подождав, пока не улучшатся предзнаменования — определенно дурные в начале этого дня. Нерон, сопровождаемый префектом претория, назначенцем Агриппины Афранием Бурром, произнес перед войсками речь, написанную для него Сенекой, и пообещал щедрые денежные подарки. Все прошло гладко. Убийство, ложь, деньги и мать, непреклонно добивающаяся своего, сделали Нерона императором.

Юный принцепс признал, что всем обязан матери, назначив трибуну телохранителей пароль «лучшая мать» в первую ночь своего правления. Светоний заявляет, что «матери он доверил все свои общественные и частные дела». По словам Диона Кассия, можно предположить, что дар власти отобрала у него грозная родительница: «Вначале Агриппина управляла за него всеми делами империи».[146] Это был трудноуловимый и, несомненно, важный переход между субъектом и объектом, от активности к пассивности. Такое необычное положение вещей, невиданное до сих пор в римской истории и ставящее непреодолимые конституционные проблемы, запечатлено на золотых и серебряных монетах, выпущенных с 4 по 31 декабря. На одной их стороне изображен Нерон, на другой — Агриппина. Положение их поясных портретов показательно само по себе: Агриппина располагается на аверсе, а Нерон на реверсе, кроме того, император помещен физически и символически ниже своей матери. Тацит говорит, что в речи в сенате Нерон сказал о том, что его юности не довелось соприкоснуться с междоусобными войнами и семейными раздорами и что поэтому он не приносит с собою ни ненависти, ни обид, ни жажды отмщения.[147] Сенека, который тоже был обязан Агриппине своим положением, мог писать эти слова без иронии. Но вскоре начались семейные ссоры, междоусобицы и взаимное недовольство. Их причиной стали высокомерные амбиции Агриппины, о которых свидетельствуют эти монеты, отчеканить которые, по нашему мнению, распорядилась она, а не Нерон. К 55 году был отчеканен второй выпуск монет, на которых портреты императора и его матери были изображены рядом на лицевой стороне. На них Нерон выглядит значительнее, и хотя это была беспрецедентная почесть для Агриппины, тем не менее ее статус определенно упал по сравнению с первым выпуском. Ее верховенство быстро подходило к концу.

Вряд ли нужно этому удивляться. Судя по повествованию Диона Кассия, отсутствие интереса у Нерона к управлению империей не росло постепенно, а с самого начала характеризовало отношение к своему посту: «Он не любил дела любого рода, ему нравилось вести праздный образ жизни».[148] Жажда власти исходила от Агриппины. Нерон благоволил к тем, кто облегчал его праздность, не надоедая упреками. Самым крупным событием первого года правления была передача заботы о государстве от Агриппины Сенеке и Бурру, которых Тацит описывает как руководителей и наставников юного императора, пребывавших в добром согласии (редкость у делящих власть) и в равной мере, но различными путями приобретших влияние на императора: «Бурр — заботами о войске и строгостью нравов, Сенека — наставлениями в красноречии и свободной от подобострастия обходительностью. Они совместно пеклись о том, чтобы предоставить принцепсу, если он пренебрежет добродетелью, дозволенные наслаждения…» Несмотря на это, с Агриппины вряд ли можно снять всю ответственность. Даже если отбросить антифеминистские настроения источников, нужно признать, что она умышленно вышла за пределы дозволенного.[149]