Двенадцать цезарей

Все источники отмечают его пожилой возраст: искривленное артритом тело, странный, необъяснимый нарост, отвисший с левой стороны[168] так, что его с трудом сдерживала повязка, неуклюжие руки, неспособные развернуть документ, худое лицо, на котором резко выделялся нос (благородный только на нумизматических профилях). Даже у мальчика-служителя, помогавшего ему на публичных жертвоприношениях в Испании, волосы вмиг превратились в снежно-белые, в чем многие увидели знамение. Тацит и Дион Кассий утверждают, что внешность Гальбы вызывала насмешки и больше того — отвращение. Во фразе Тацита: «Даже возраст Гальбы вызывал смех и отвращение у черни, привыкшей к юному Нерону и по своему обыкновению сравнивавшей — какой император более красив и статен», — слышится презрение историка[169], но на этом дело не заканчивается. Возраст Гальбы заслуживает внимания, поскольку он означал, что этот человек смог выжить. В 68 году он был одним из немногих потомков знатных сенаторских семей Республики, избежавшим императорских репрессий. Его действительным отличием была не картография величия, раскрытая в родословном древе, но возраст, который, в свою очередь, подразумевал обособленность. В юности он благоговел перед традициями прошлого, которые Светоний описывает как старые и забытые, включая требование к вольноотпущенникам и рабам появляться перед ним дважды в день: «утром [они] здоровались, а вечером прощались с хозяином поодиночке». Отчужденный во взглядах, утративший большую часть своих сверстников, этот сухопарый ветеран представлял исчезнувшее поколение и время. Его проблема заключалась в том, чтобы не повернуть время вспять, избежать соблазна анахронизмов, подхода к принципату, навеянному ненадежной памятью о Республике. «…Крепка у меня еще сила!» — ответил он придворному, похвалившему его цветущий и бодрый вид. Это была соответствующая героическая цитата из Гомера, но и подхалим, и император понимали, что оба лицемерят. Внешний вид Гальбы выдавал его возраст и физическое состояние. Склонный к самообольщению, слишком высокомерный, чтобы беспокоиться об общественном мнении, он не сознавал, что именно возраст был определяющим фактором в нестабильности его режима, способствуя широким и тревожным предположениям о личности его преемника — Светоний утверждает, что это было основной темой разговоров по всей Италии. Данный факт ложился дополнительным грузом на плечи императора. Как мы видели, управление империей было тяжелой задачей для людей, гораздо более молодых, чем Гальба.

В 68 году, когда трон еще занимал Нерон, Гальбу можно было представить как его очевидного преемника (хотя эту точку зрения разделяли не все). Известный своим послужным списком, близостью к императорскому дому в течение пяти правлений и безупречным происхождением, он обязан был предложить свое имя самой бескровной революции. Возможно, дальновидности помешала взволнованность при мысли о смещении Нерона, «…все принимали его слабость и нерешительность за мудрость — отчасти благодаря знатности его происхождения, отчасти же из страха, который в те времена владел каждым, — утверждал Тацит. — Когда он был частным лицом, все считали его достойным большего и полагали, что он способен стать императором, пока он им не сделался».[170] Это одна из самых известных эпитафий историка, свидетельствующая, что, несмотря на свои ошибки, Гальба, как и императоры до него и после него, был жертвой в такой же степени, как и злодеем.

Император взошел на трон за пределами Рима. Все началось с письма из Галлии. Его автор сам был романизированным галлом царских кровей. Гай Юлий Виндекс был наместником провинции Лугдунская Галлия. Через год его убьют за то, что он привел в действие механизм революции.[171] Первым прозвучал призыв к объединению братьев-галлов против существующих в провинции условий — и с дальней перспективой: вопрос о несоответствии Нерона императорскому титулу. Коллегам-наместникам, в том числе Гальбе, Виндекс отправил предложение поддержать его.

Воодушевленный Винием, Гальба ответил на предложение 2 апреля 68 года. (Вероятно, отсрочка вызвана тем, что он проводил осторожные консультации с остальными наместниками.) В городе Картаго Нова он был провозглашен «Предводителем сената и римского народа» — осторожный эвфемизм, избегающий явных императорских титулов «Цезарь» и «Август». Тем не менее значение этой провокационной и нарочито республиканской фразы было ясно, и говорят, что, услышав ее, Нерон, привыкший к театральным эффектам, якобы упал в обморок. Светоний оправдывает семидесятилетнего предателя тем, что Гальба перехватил приказ Нерона о своей казни, и это объяснение попахивает ревизионизмом со стороны будущих сторонников Гальбы. Более правдоподобной причиной является смерть Корбулона от рук Нерона в предыдущем году после победы в Армении. Это иррациональное, мстительное убийство, возможно, помогло Гальбе понять степень неуправляемой мизантропии Нерона, сомнительность вознаграждений за службу и ненадежность собственного положения.