Читаем Двенадцать звезд полностью

Двенадцать звезд

Долгузагар бесконечно презирал военачальников, которые спасали шкуру ценой гибели своих солдат, но ему бы и в голову не пришло мерить Повелителя той же мерой. Однако эльф был прав: пусть даже Сам был Богом, его долг перед морэдайн, долг лорда перед вассалами — его ведь никто не отменял?

— Хорошо, с этим мы разобрались, — продолжал тем временем зеленолесец. — Теперь про Темную Башню. Ты так странно сказал: защищать Башню. Свободные люди защищают свои дома, свою землю, свой народ. Твой народ ведь живет далеко отсюда, правда?

Долгузагар кивнул, с мимолетной печалью вспомнив розовые пески и безоблачное небо Атцуна, где родился и провел детство.

— А Барад-дур — это просто камни, уложенные в нужном порядке. Зачем их защищать?

Комендант провел рукой по волосам, собираясь с мыслями.

— Тут все просто: мой господин жил в Башне, потому Башня для нас значила то же, что и «Повелитель». Мы так и говорили: «приказ Башни», «отправить в Башню»…

— Но ради чего же тогда стоило защищать Темную Башню после того, как ее владыка погиб на Роковой Горе?

— Не помню уже… Чтобы не разрушили…

Долгузагар потер виски, пытаясь найти ошибку в рассуждениях собеседника, но разбитую мозаику привычных представлений починить никак не удавалось. Как будто из середины этой мозаики выпал камешек, вокруг которого все строилось.

— Как-то странно получается: раньше все было в порядке, на своих местах, — произнес бывший комендант едва ли не с обидой, — а теперь не складывается…

Некоторое время они оба молчали.

— И ты сказал — «неединожды», — вдруг произнес эльф.

— Что?

— Что ты неединожды предал Повелителя. Что ты имел в виду?

— Я пощадил тебя. Вроде как я должен был тебя убить, хотя сейчас не могу понять почему. Мы всегда так делали: убивали нимри, и все. А я не убил. Не знаю, что на меня нашло. Сам удивился, потому и Азраиля бросил, потому и гнал коня галопом, себя испугался, от себя убежать хотел… Но, когда добрался до Нурнэн, понял, что… — Долгузагар заговорил быстро и отрывисто, как будто заново переживал кошмар, — не могу больше убегать, нет сил. И сдался. Меня почему-то не казнили, а оправили обратно, только я плохо помню дорогу, как будто… — морадан задрожал. — Но ты и об этом пел:

Тут Бэрэн распахнул глаза:«Иные зрел я небеса!В ужасной и чужой землеОдин, я долго брел во мгле,В обитель мертвецов влеком».

Теперь его собственный голос звучал иначе, непривычно, отзвуками эльфийского пения, таившегося в стихах и мелодии, словно нектар в чашечке цветка или мед в сотах, чистейшая вода в глубинах земли или вино в темном подвале, — насыщая, утоляя жажду, лаская неповоротливый язык и иссохшие губы.

«Но голос, что мне был знаком, —Звон арфы, бой колоколов,Птиц пенье, музыка без слов…Сквозь ночь назад меня он звал,Волшéбством к свету увлекал!Боль стихла, рана зажила!»

И Долгузагар уже не мог остановиться, как будто сладостные и прекрасные слова смыли плотину.

— И песня рассекла море, в котором я тонул, и водоворот отошел в сторону, хоть и ненадолго, я знаю. Все правда, только боль не стихла: мне очень больно от твоей песни, больно даже вспоминать о ней… Да, теперь я понимаю мудрость Повелителя. Люди не могут жить в одном мире с нимри, это слишком высоко, а мы созданы, чтобы ходить по земле… Люди не могут так, как нимри, они не могут летать… У нас у всех шрамы на спине, наш господин оборвал нам крылья, это правильно: те, кто летает, разбиваются… Эта война — развод неба и земли… Мы все должны умереть, порченая кровь… И знаешь, я думаю, что это неправильно, но я все равно теперь буду защищать тебя, я сломался, но эта песня — самое прекрасное, что я знаю в жизни. И я умру за нее, если так надо…

И он умолк и не слышал больше слов, пока не услышал пение:

Я увидел тебя в зеркале моих снов,В зеркале снов.Золотой колыбелью для Солнца восток,Для Солнца — восток…

Он поднял взгляд на эльфа, и плакал, а тот вытирал его слезы своими тонкими руками подростка и пел. И Долгузагар видел, что песня рождается прямо сейчас, из его боли и слез.