Двенадцать звезд

Белые скалы — крутые берега,
Шумная слава — недобрая молва.
Пусть за кормой пенится волна —
Мне не вернуться домой.
Там, за кормой, остался мой дом:
Зеленые ставни, шиповник кругом…

Но были и другие — например, про Пэларгир, достаточно древний, чтобы слагать про него песни. Спели и про косарей: песня была такая старая, что даже не все слова и обороты в ней были понятны. Если заводили песню на синдарине, то Долгузагар подхватывал второй припев, пусть даже почти ничего не понимая.

Ближе к вечеру перерывы между песнями стали длиннее, а количество голосов, доводивших до конца песню, извлеченную из дальних закромов памяти, уменьшилось.

После затянувшегося молчания Долгузагар рискнул начать «Вспыхнуло море синим лучом». Сначала все слушали молча, но к концу второго куплета стали подтягивать. В этом хоре отчетливо выделялся звонкий, хотя и простоватый голос Диргона.

Потом были песни про Человека-с-Луны, про остров-рыбу-кит: для начала морадан решил держаться детских песенок.

Напоследок, когда Солнце, скрывшись за горами, изукрасила небо необычайно яркими цветами, Долгузагар спел «Загир аннарди». Ему подпевали лишь юные охтары, видимо, не особенно вдумываясь в слова, завороженные звучным ритмом, а люди постарше только хмыкали и качали головами.

На привале, обиходив Гватро и заодно объяснив Андвиру и Диргону, почему нельзя поить лошадь сразу после того, как она поела овса, а также сделав свою долю хозяйственных работ (хотя его никто об этом не просил), Долгузагар подтащил седло поближе к костру, вынул из-за уха перо, извлек из-за голенища пачку бумаги…

И понял, что чернила остались в бумажнице, которую он вернул Гвайласу.

Он в отчаянии огляделся по сторонам. Оба юноши смотрели на него во все глаза.

— Вы писать собирались? — спросил Диргон.

Долгузагар кивнул, чувствуя себя очень глупо.

— Только я… А у вас нет чернил случайно?

Андвир молча покачал головой.

— Он даже лютню с собой не взял, — с гордостью произнес Диргон и поднялся: — Пойдемте к роквэну Фалатару, у него есть, может, он поделится.

Роквэн Фалатар, русоволосый мужчина средних лет, по всей видимости, отвечал за канцелярию отряда: когда Диргон привел своего подопечного к его костру, роквэн работал, держа на коленях походную подставку для письма. Взгляд Долгузагара тут же прикипел к маленькой медной чернильнице, вставленной в специальное гнездо в доске.

Выслушав Диргона, который взялся ходатайствовать за пленного, Фалатар жестом указал им обоим присесть рядом.

— Нару ’нКариб Долгузагар…? — вопросительно начал он.

— Нардубар, — буркнул комендант и, услышав, как охнул Диргон, поспешно добавил: — Но лучше просто по имени.

— Вас не затруднит объяснить мне, зачем вам чернила? — спросил роквэн.

Долгузагара это затруднило, и сильно.

— Мне надо… кое-что записать.

— Что именно?

Морадан некоторое время беспомощно молчал.

— Я даю вам слово, что от этого никому не будет вреда, — выдавил он.

— Тем не менее, я хотел бы, чтобы вы прямо отвели на мой вопрос, — спокойно произнес Фалатар. — И кстати, где вы взяли бумагу и перо: у вас их не было и о них вы не просите?

Долгузагара осенило:

— Я должен кое-что записать для эльфа… для Гвайласа из Зеленолесья. Он сам дал мне для этого перо и бумагу! Чернила он тоже дал, только я забыл их взять… Еще он отдал мне Гватро, свою лошадь.

Краем глаза он заметил, что Диргон усердно кивает, подтверждая его слова.

— Эльф — ваш друг? — удивился роквэн.

— Да, — твердо ответил Долгузагар.

Фалатар уже приподнял крышку своей подставки. Достав оттуда металлическую чернильницу с завинчивающейся крышкой, он протянул ее собеседнику.

— Держите. Однако я буду признателен, если вы станете расходовать чернила экономно.

Когда Долгузагар, рассыпавшийся в благодарностях, собирался уходить, прижимая к груди чернильницу, дунадан вдруг произнес:

— Бар Долгузагар, я хотел бы задать вам вопрос уже не по долгу службы, а от себя.

— Да?

— Как вышло, что нардубар и комендант Седьмого уровня Темной Башни оказался… нимрузиром?

Долгузагар посмотрел ему в глаза.

— Это долгая история. Но если в двух словах — я убил его друзей, а он исцелил мою рану.

Сначала Долгузагар каждое стихотворение записывал на отдельном листе. Потом стал использовать оборотную сторону. Затем каждый лист согнул пополам вдоль, чтобы писать в два столбца.

Но кизяк, сложенный у костра, закончился прежде, чем он записал все, что хотел. А света тонкого серебристого месяца, который то и дело нырял за облака, для работы не хватало.

На следующий день морадан был запевалой. Перепев все известные ему моряцкие, костровые, застольные и рабочие, он рискнул перейти к походным и, расхрабрившись, даже спел марш Двух Мечей, который сочинили солдаты его отряда. Выкинув, впрочем, пару не вполне уместных куплетов и половину припева, в которой неумеренно восхвалялись доблесть командира отряда и страх, внушаемый им врагам.