Дверь в Зазеркалье. Книга 2

Последующий месяц мне помнится словно в тумане. Я вначале попал домой, где пробыл что-то около двух недель, находясь на пределе между уровнем боли и уровнем человеческих возможностей. Деваться было некуда, и я придумал, наконец, способ не избавиться, но спрятаться от боли. Для этого нужно было всего лишь представить себя полностью здоровым человеком, находящимся как бы в стороне и смотрящим на себя же, сидящего на кровати со своей болью. При этом сознание, способное воспринимать боль, полностью переходило к тому виртуальному двойнику, а собственно боль оставалась в оболочке лишённого сознания человека. Удерживать такую ситуацию было непросто физически, на это уходили силы, которых становилось всё меньше. Но стоило только потерять контроль над собой, как боль тут же старалась превратить тебя в сходящее с ума животное, в аморфное существо, истекающее слезами и соплями.

Через две-три неделю я переехал к родителям жены в небольшой городок под Львовом, пока решался вопрос моей госпитализации в госпитале Прикарпатского военного округа. По слухам, там был хороший специалист моего профиля. Время, проведенное у родственников, слилось в один непрерывный поток сменяющих друг друга минут, часов, суток. Хорошо запомнилась только медицинская сестра, приходившая делать мне инъекции. Готовя очередной шприц, она в деталях, смакуя подробности, рассказывала, как именно после этого укола умирал в судорогах очередной её клиент. Мне очень хотелось послать её куда подальше, но мешали остатки воспитания. Впрочем, не бывает худа без добра, и я научился сам делать себе инъекции. Это оказалось совсем несложно и гораздо спокойнее.

Полковник Караповский, заведующий отделением нейрохирургии в госпитале, куда я наконец-то попал, внешне напоминал увеличенного как минимум вдвое Айболита из детских книжек. Облитерирующие заболевания являлись предметом его научных увлечений, по сути, хобби. Потом уже я не мог припомнить случая, чтобы он повышал голос. В его присутствии успокаивались даже безнадёжно нервные больные.

Увидев меня, он спокойно поинтересовался, с какой целью к нему привезли человека, который больше подпадает под предмет интересов патологоанатома. Услышав это, я напряг остатки силы воли и внятно объяснил, что оболочка, которую он видит, не более, чем фантом, совершенно не отражающий богатого внутреннего содержания его будущего пациента. Михаил Иванович, так звали полковника медицинской службы, мягко улыбнулся и распорядился, чтобы меня определили в палату. Так начался заключительный этап моей больничной эпопеи.

Михаил Иванович, у которого был свой взгляд на природу такого рода заболеваний, начал с того, что в течение двух недель методично приводил меня во вменяемое состояние. Для этого он, прежде всего, стабилизировал тот губительный процесс, что развивался в моей ноге. По сути, это была такая же процедура, что в самом начале делала мне Капитолина Павловна. В бедренную артерию он вводил особый коктейль собственного состава. В Березниках такое введение осуществлялось с помощью толстенной иглы с мандреном, конструкция которой, как мне показалось, пришла в медицину непосредственно из застенков святой инквизиции. Это ограничивало число инъекций. Здесь же это был обычный двадцати кубиковый шприц с тонкой длинной иглой, с помощью которой эту процедуру можно было делать многократно. Ко мне вскоре вернулся аппетит, я прибавил в весе и, естественно, стал лучше выглядеть. Михаил Иванович, убедившись, что перед ним всё ещё живой человек, в два приёма произвёл щадящую ампутацию, сохранив мне коленный сустав и вместе с ним перспективу чего-то добиться в этом мире.

Вернувшись в палату, я первые дни спал, просыпался для того, чтобы поесть, и снова спал. Не было больше изматывающей боли, не было связанной с ней бессонницы, не было отупляющих сознание наркотиков. Всё это в совокупности можно было считать счастьем, если бы не новые проблемы. Но они как-бы ещё не наступили в полном объёме. Об этом просто не думалось. Одно было жаль: в своём сне я так и не доплыл до вожделенного берега.

Однажды я проснулся и понял, что наконец-то выспался. Было чуть за полночь. Моя кровать стояла в углу около распахнутого окна, за которым подходил к концу май – лучший месяц в этих местах. Я оперся локтями на подоконник и выглянул на улицу. С высоты третьего этажа была видна слабо освещённая фонарями старинная улочка, пахло акацией и чем-то неуловимо летним. Сзади раздался лёгкий шум и рядом со мной образовался Миша, мой сосед по палате, кровать которого стояла рядом.