Дверь в Зазеркалье. Книга 2

В середине февраля приехала жена, с которой мы не виделись долгих четыре месяца. Свеженькая с мороза, красивая и удивительно молодая. Увидев меня, она не смогла скрыть смеси того сложного чувства, которое вызвал у неё мой внешний вид. Преобладающими компонентами были страх и жалость. Я за это время незаметно привык к тому отражению, что по утрам посылало мне равнодушное зеркало во время обязательной утренней процедуры. А вот для человека, знавшего меня ранее, это, похоже, был в определённой степени шок. Мы поговорили о делах моих скорбных, и она, вздохнув, пошла к заведующему отделением.

Их беседа длилась чуть больше получаса. Вернувшись, она не стала скрывать очевидной правды: текущие дела мои были плохи так же, как и перспективы. Профессор сказал, что оперативное вмешательство, к сожалению, не дало ожидаемого эффекта, и если терапия за очередные две-три недели не поможет, то остаётся только ампутация, уровень сложности которой ещё предстоит определить. Впоследствии, независимо от результатов лечения, он рекомендовал жёсткую диету без спиртного, сигарет и кофе, отказ от активного образа жизни посредством смены моей нынешней профессиональной деятельности на какую-нибудь более спокойную работу, вроде часовщика или сапожника. При таком раскладе, по его словам, я мог бы рассчитывать на слабую возможность прожить на этом свете лет до пятидесяти. Старый пенёк запретил бы ещё в сторону женщин смотреть и букет был бы полным: оставалось только повеситься.

Мы провели с женой всего несколько дней, после чего она должна была возвращаться домой, к своим студентам. Вместе с сестрой они зашли ко мне с утра, когда у меня был перерыв между процедурами, в которых, если признаться честно, я уже не усматривал особого смысла. Через окно палаты я видел, как они поймали такси и уехали в сторону вокзала.

Через две недели после этого выписали Сашу Хохлова. За ним приехала целая делегация во главе с Викой. Как водится, все выпили за то, чтобы никто и никогда из присутствующих не попадал в эти стены, затем ещё два стандартных раза, после чего мы обнялись на прощанье, пообещав непременно увидеться в будущем, и весёлая процессия покинула сразу как-то опустевшую палату под номером тринадцать. Высокий Хохлов с непроницаемым лицом шёл посередине, тяжело опираясь на новенькие костыли. У выхода Вика обернулась и с улыбкой послала мне на прощанье воздушный поцелуй. Я помахал ей и вернулся в помещение, зверея от нарастающей боли. На мой звонок пришла сестричка и, увидев выражение моего лица, молча принесла первую внеплановую инъекцию. Постепенно боль ушла, я плюнул на обязательные процедуры и уснул.

Моё одиночество длилось недолго. Вскоре у меня появился сосед, высокий нескладный мужчина лет пятидесяти с остатками волос на голове и чуточку безумным взглядом. Апполинарий Елизарович Свенцицкий, презрев местных врачей, прибыл непосредственно из города Армавира, бережно держа в руках трёхлитровую банку с суточной мочой. Она должна была подтвердить его диагноз, который он сам же себе и поставил. Я не помню точно, что это была за болезнь, но что-то нехорошее, связанное с почками.

Он был ветеринар по специальности и, освоившись, рассказывал странные по меркам того времени вещи. Например, если верить его рассказу, где-то в районе Урала на секретном полигоне взорвалось хранилище радиоактивных отходов. В прессе об этом не было ни слова. Его подняли ночью и сказали, что из воинского резерва он переводится в состав действующей армии и отправляется выполнять секретное задание государственной важности. Самолётом он той же ночью вместе с группой таких же демобилизованных лиц с медицинским образованием вылетел через Москву на восток и к утру уже находился в зоне отчуждения.

Там он пробыл с перерывами пять лет, наблюдая за тем, какое влияние оказывает радиация на живые организмы. По его словам, в первые годы наблюдений им действительно довольно часто попадались изуродованные в результате генетического сбоя лягушки, мыши, птицы и животные покрупнее. Но эти экземпляры были нежизнеспособны. Они быстро вымирали, не оставляя после себя потомства, и после пяти лет отдыха биосфера в целом мало отличалась от той, какой она была до катаклизма. Генетическая основа живых организмов оказалась удивительно устойчивой даже к таким сильным воздействиям, как жёсткое излучение во время ядерного взрыва. Это радовало, и я перестал думать о том, где могли остановиться в моём организме те радиоактивные изотопы, которые только с им понятной целью запускали в мои исколотые вены неугомонные врачи. Господи, как же они меня достали…