Дверь в Зазеркалье. Книга 2

– Смотри, – строго глядя мне в глаза, говорила она, – ни в коем случае не соглашайся на стандартную ампутацию, если до этого дойдёт дело. Помни, что сейчас боль это твой союзник: чем дольше ты будешь её терпеть, тем большее число коллатералей разовьётся у тебя в голени. Тогда у тебя появится шанс обойтись ампутацией голени, а это, можешь мне поверить, совсем не то, что ампутация на уровне бедра, как это предусматривает обычная в таких случаях методика. У тебя, конечно, будут определённые ограничения, но не критические, и ты сумеешь построить свою дальнейшую жизнь. Не скрою, ближайшие месяцы тебе не позавидуешь, но я заметила, что ты хорошо держишь удары, и я верю – выдержишь и этот. Шприц и ампулы с промедолом и анальгином я положила тебе в пакет с лекарствами. Ну, всё, пиши, как там всё у тебя сложится. Дай-ка я тебя поцелую на прощанье.

Суровая женщина ткнулась губами мне в щеку, Валя прижалась к другой, я обнял их поочерёдно и, прихрамывая, вошёл в вагон, который должен был унести меня вначале в Пермь, а затем в Москву. Две женские фигуры на пустом перроне долго ещё махали мне вслед, а затем исчезли в дымке медленно падающего снега. Вагон был полупустым, я устроился на нижней полке и принялся баюкать свою ногу. Раздражённая избыточной ходьбой, боль давала себя знать яростно и непреклонно.

Москва встретила привычной суетой и лёгким морозом. На вокзале меня ждала сестра, которая к этому времени получила письмо с просьбой узнать кратчайший путь к институту, где должна была начаться вторая часть моей больничной эпопеи. Она взглянула на меня с тревогой, поскольку я к этому времени потерял уже килограммов шесть своего совсем не избыточного веса. Я заметил её взгляд и успокоил, сказав, что всё идёт по плану, хотя плана, как такового, конечно же не было, да и быть не могло. Просто имела место негативная совокупность событий. Её начало было положено, скорее всего, очень давно, где-то там, в моём прошлом, а может, кто знает, даже в прошлом моих родителей; событий, последствия которых только теперь, словно стая осмелевших псов, собрались вместе и готовы были рвать меня на части.

Профессор Графов осмотрел ногу, покачал головой, но, припомнив звонки с Урала, всё же принял меня в число своих пациентов. Со мной в палате, которая по странному стечению обстоятельств имеет номер тринадцать, находятся ещё двое: Коля Уфимцев и Саша Хохлов. Оба мои сверстники, оба, как на подбор, симпатичные парни с большими возможностями и с не меньшими проблемами.

Коля – подающий надежды журналист, известная в Москве личность. Несколько лет назад у него вдруг стало резко подниматься давление. Обследование показало, что это следствие аномально увеличенных надпочечников. Операция в этом случае была единственным выходом. С тех пор Коля перенёс три таких хирургических вмешательства и сейчас ожидал четвёртое. После него тонкий шрам будет полностью опоясывать его талию, вернув мужскому телу изначальную симметрию. Какая участь ожидает талантливого журналиста дальше, не брался прогнозировать никто.

Саша в свои молодые годы руководил военным комплексом по разработке какой-то секретной техники, где под его началом работали тысяч пять человек. С диагнозом облитерирующий эндартериит молодого руководителя положили в одну из клиник столицы Венгрии. Оттуда самолётом он был доставлен сюда, в Москву, о чём искренне сожалел. В отличие от меня, у него в большей степени была поражена правая нога, что уравнивало наши шансы в отношении невесёлых перспектив.

Из нас троих Коля страдал всего лишь от головной боли, которую снимал обычный пенталгин, а вот мы с Хохловым оба находились на начальной стадии гангрены, которая медленно, словно тварь ползучая, развивалась по сухому типу. Я рассказал ему о предостережении Капитолины Павловны, и мы решили бороться до последнего, убирая боль наркотиками только на ночь, когда терпеть её было просто невозможно. Перед сном симпатичные сестрички, напропалую кокетничая, с сожалением готовили нам двадцати кубиковые коктейли, и мы проваливались в наркотический дурман: я – в свой сон, где безуспешно пытался уйти от акульей пасти, а он – в хитросплетения инженерной и хозяйственной жизни внутри военно-промышленного комплекса. Вот так государственные тайны и становятся достоянием широких кругов общественности.

Учреждение, куда я попал, было особенным хотя бы потому, что его курировал сам министр здравоохранения. По этой причине здесь не было недостатка в аппаратуре и медикаментах. В его стенах хорошие специалисты делали сложные операции на сердце, сосудах, почках и иных деталях человеческого организма. Но здесь же и шагу нельзя было сделать, не испросив предварительно разрешения у венценосного куратора, которому к этому времени уже перевалило далеко за семьдесят. Впрочем, это не мешало ему время от времени, взбодрившись, лично становиться к операционному столу. Позже я узнал, что для оперируемого это был далеко не самый лучший вариант, но отвратить судьбу в этом случае было просто невозможно.