Дверь в Зазеркалье. Книга 2

Я прислонился к стене, так было удобнее держать Катю, и вдохнул слабый запах её горьковатых духов, смешанный с непередаваемыми флюидами молодой женщины. Удивительно, но даже боль моя как-то незаметно отошла на второй план, не в силах устоять перед натиском основного инстинкта. Я осторожно поцеловал её шею, волосы, моя рука ласково прошлась по спине, и остановилась на бедре замершей девушки. Под ладонью была тёплая гладкая кожа. «Не нужно, я второй день не была толком в душе, нет горячей воды» – прошептала она, – «ты целуй меня, пожалуйста». У меня на губах остался солёный вкус её слёз на щеках, от горячих губ на шее перехватило дыхание. Мы молча сидели в прокуренном помещении, лаская друг друга, и не замечали, как летит неумолимое время.

В коридоре раздались шаги и в курилку зашла Зиночка, симпатичная сестричка, которая дежурила этой ночью в отделении.

– Так вот вы где, ребятки, – весело проговорила она, – а я-то думаю, где это наша девушка. Оторвись Катюша от парня, пора делать промедикацию, зайдёшь в сестринскую, я буду ждать. Ты же не забыла, что у тебя сегодня в восемь операция?

– Да, нет, я помню, Зиночка, я скоро подойду к тебе.

Зиночка ушла, а мы продолжали сидеть. Наконец Катя крепко обняла меня, прижавшись на секунду всем телом, и встала:

– Спасибо, что не оставил меня одну этой ночью.

– Что ты, тебе спасибо.

– Мне-то за что?

– За впечатление, ты ещё маленькая и пока этого не поймёшь.

Она улыбнулась:

– Хорошо, я непременно вырасту и постараюсь всё понять. Пока, я пошла готовиться.

– Катя, я ещё раз тебе говорю: подумай хорошо и откажись сегодня от операции.

Она кивнула:

– Хорошо, я подумаю, пока.

Неуловимое, чисто женское движение грациозного тела, и она ушла. Я устроился на кушетке удобнее и закурил. Спать не хотелось, медленно возвращалась уснувшая было под натиском гормонов боль.

К восьми часам меня забрали на процедуры: барокамера, физиотерапия, акупунктура, как здесь называли иглоукалывание. Иголки мне ставила молодая женщина лет тридцати пяти, кандидат медицинских наук. Она оставалась при мне часа полтора, меняя время от времени иглы и места их введения. Основные знания по этой части она получила на стажировке в Монголии, где пробыла три года. Она могла до бесконечности рассказывать о возможностях этой древней восточной науки. По её словам для того, чтобы полностью овладеть всеми премудростями иглоукалывания, нужно было учиться девять лет. Она постигла лишь самые азы её, но при этом считалась одним из наиболее квалифицированных специалистов в Москве.

Возвращался к себе в палату я уже после двенадцати. Процедуры разбередили боль с такой силой, что, казалось, ещё немного, и я потеряю сознание. Нажав на кнопку звонка, я вызвал Зиночку. Она по обыкновению зашла в палату буквально через минуту.

– Зиночка, – попросил я её, – сделай, пожалуйста, что-нибудь без наркотиков.

Она безучастно кивнула головой, и тут я заметил её припухшие глаза.

– Что-то случилось, Зина?

Она снова кивнула.

– Катя? – не веря, спросил я, – что с ней?

– Да, Катя… Она не вышла из наркоза, бедная девочка, – прошептала она, вытирая слёзы.

«Вот и не верь после этого в предчувствия», – подумалось мне, – «Катя, Катя, ведь говорил же ей: откажись от операции». Не хватило духу у девочки сказать «нет» заслуженному человеку, вот тебе и результат.

– А что министр?

– Закрылся в кабинете и никого не пускает.

– Толку-то от этого самобичевания… Зиночка, ты добавь, наверное, в коктейль что-нибудь покрепче. Я должен уснуть.

– Хорошо, как скажешь, я сейчас.

Наркотический дурман быстро убил сознание и от проблем этого мира перебросил в сумрачный мир теней.

К середине марта, когда весенняя капель за окном и яркое солнце стали преобладающими компонентами в природе, меня вызвал к себе Графов. Он не стал начинать разговор издалека, поскольку деликатность не была основной чертой его характера, как, впрочем, и большинства врачей хирургического профиля, которые когда либо встречались на моём пути. Может это и правильно: не до философствования, когда жизнь зависит от того, резать тебя, или не резать. Профессор прямо сказал, что на этом этапе только ампутация может решить мою проблему. На вопрос, каким видится возможный уровень хирургического вмешательства, он, помедлив, ответил, что ампутация должна быть произведена по максимуму.

Я тоже не стал тянуть с ответом и сказал «нет». Тон, которым это было произнесено, заставил его более пристально взглянуть на меня. Он начал долго и нудно объяснять, чем мне может грозить отказ, но меня подробности уже не интересовали. Я понял, что в Москве мне делать больше нечего. Через день, попрощавшись с сестричками, которые собрали мне всё, что смогли в смысле обезболивания, я покинул отделение.