Двести третий день зимы

Они целовались в кустах калины, пока их не позвали пивными голосами: где вы вообще, ау-ау. Пришлось срочно вытирать губы, прятать глупые улыбки и идти, на ходу не переставая соприкасаться бедрами и локтями. Нюта вернулась на поляну к остальным и принялась рассказывать о редком цветке, ей протянули банку пива, но пить она не стала: хотела сохранить на языке вкус чужой слюны. Не Славика, конечно. Светки.

– И что дальше? – Тая первая забралась по склону на берег и встала у кирпичного забора, трогая его рукой без варежки. – Хотя в целом и так уже красиво.

Красная кладка и правда пылала на снежном фоне. Будто настоящий замок посреди белой пустыни. Раз пять, если не больше, они приезжали сюда с Радионовым на вылазки, но Нюта так и не смогла решить, законно ли то, что они делали. Хотя поспеть за стремительно пополняющимся сводом запретов было практически невозможно. Логике они тоже не подчинялись. Так что пришлось подчиниться Радионову: если тот сказал, что надо ехать и копать, значит, надо.

– Сейчас красиво, а дальше будет вообще отвал всего, – пообещала Нюта.

Они прошли вдоль забора, дальше от больших ворот, и завернули за угол. Там в сплошной стене находилась скромная дверка, запертая на кодовый замок.

«Только бы не поменялся, только бы не поменялся, только бы не…» – беззвучно твердила Нюта, пока они шагали по направлению к единственному известному ей входу на территорию очистных.

– Пароль банальный, ты легко запомнишь, – наставлял ее Радионов. – Тысяча семьсот шесть – год, когда открылся Аптекарский огород. Потом две двойки, как два лебедя. И потом еще двадцать два двенадцать. А это у нас что? Правильно! Самый короткий день года. Проще пареной репы, так?

Нюта тогда мерзла и злилась. Переться сюда им пришлось до работы, когда рассвет еще даже не занялся. Мороз стоял плотный, через него было невозможно идти, получалось только пробираться.

– Мне-то зачем его помнить? – пробурчала Нюта, пока Радионов тыкал непослушными пальцами в цифры на замке. – Вам легко, вы и запоминайте.

– Да мало ли что со мной, – ответил он, и дверь тут же пискнула, открываясь.

Этот скрип пробрал Нюту до костей сильнее любого мороза. Или не скрип, а понимание, что именно могло произойти с Радионовым. Это самое «что» еще и распадалось на кучу вариантов, один краше другого, но Нюта решила не уточнять, какой из них подразумевался.

– Тут закрыто, – констатировала Тая, первой оказавшись у двери.

– Было бы открыто – зачем бы мы сюда пошли? – отмахнулась Нюта.

Но пальцы над кнопками замка у нее подрагивали. И не факт, что только от холода.

– Семнадцать ноль шесть, – начала она. – Два лебедя. И двадцать второе декабря.

Сзади горячо дышала Тая. Потом перестала, задержала дыхание, пока замок размышлял, пускать ли их. И засопела облегченно, когда тот пискнул, открываясь.

– Фух, – только и сказала она, а Нюта потянула на себя замороженную ручку.

Изнутри им в лица тут же пахнуло теплым воздухом. Это было почти так же невозможно, как выйти из дома за хлебушком, а оказаться в Африке. Нюта, старательно не оборачиваясь, переступила через железный порог. Из подтаявшего снега на голую землю.

– Захлопни дверь, – попросила она делано равнодушно, хотя внутри разливалось тепло – еще большее, чем то, которое исходило от очистных, согревающих землю в радиусе десяти метров от каждого отстойника.

За спиной раздался послушный хлопок. Тая молчала, и этого молчания было достаточно, чтобы оправдать холодный путь по парку.

– Жарко, – наконец произнесла она.

И промерзший автобус тоже оказался оправданным. Нюта глянула на нее через плечо. Тая сняла шапку и расстегнула молнию на куртке.

– Это как вообще? – спросила она, лихорадочно оглядываясь.

Когда Радионов привел сюда Нюту впервые, она была готова упасть и зарыться лицом в коричневую грязь под ботинками. Слова начали складываться в осмысленные предложения минут через пятнадцать, не раньше. А до этого она просто стояла, вдыхала мерзко-сладковатый, но теплый воздух и с удивлением осознавала, что забыла, каково это, когда на открытом воздухе не стягивает кожу на лице. Тая держалась лучше. Только глаза из янтарных стали почти желтыми. И зрачки расширились.

– Вон там очистные скважины. – Нюта махнула рукой в сторону гигантских кругов с водой, занимавших почти всю территорию, огороженную красным забором. – Они фильтруют воду, которую сливают в канализацию этого района. Как холодную, так и горячую. Плюс во время фильтрации скважины чуть подогреваются. Этого тепла суммарно хватает, чтобы растопить снег и разморозить почву.

За почвой они с Радионовым сюда и наведывались. Брали мешки и лопаты. Находили участки пожирней и набирали столько, сколько могли унести. Измученные бесконечной селекцией почвенные запасы института быстро скуднели. В них и при обычных условиях уже мало что выросло бы.

– Сколько законов мы сейчас нарушаем? – спросила Нюта, когда они пришли сюда в последний раз, недели полторы назад.

– Формально – ни одного, – отдуваясь, ответил Радионов.