Двое

– Господи, Марк. – Слова вырываются у Фионы. Она шокирована, возмущена. Клементс с Таннером поворачиваются к ней. Она не знает, хочется ли ей повалиться на диван, обняв Марка – этого несчастного мужчину, которому не хватило уверенности признаться в мелкой лжи и создавшим этим столько неловкости годы спустя – потому что очевидно, полиция теперь его подозревает. Или же ее тянет выбежать за дверь? Потому что одна мертвая жена это трагедия, пока не исчезнет вторая – тогда это превращается в настоящую проблему. Зачем оставаться и поддерживать этого лжеца?

Клементс позволяет словам повиснуть в тишине, а затем говорит: – Что ж, пока это все, что мы хотели прояснить. Мы с вами свяжемся. – Фиона провожает полицейских до двери. Она не знает, что им сказать, поэтому молчит. Клементс просто говорит: – Рада была снова вас увидеть, мисс Филлипсон. Хорошо, что вы приглядываете за семьей подруги.

– За мальчиками, – бормочет Фиона, будто объясняясь.

Клементс мимолетно улыбается. У Фионы возникает ощущение, что детектив знает – ее беспокойство не ограничивается мальчиками. Она возвращается в гостиную. Марк не сдвинулся с места. Сложно принять близость, установившуюся, когда она спала на его диване, кормила его детей, целовала его; ведь это муж ее лучшей подруги. И все же она ничего ей не должна, потому что Ли тоже лгала ей, всем, четыре года подряд. Почему так сложно рассказать правду? Ей, наверное, стоит взять куртку и уйти прямо сейчас. Проблема в том, что она хочет остаться, снова его поцеловать. Она не делает ни того, ни другого.

– Почему ты ей не рассказал? Не верил, что она поймет твою ложь?

– Ты хочешь сказать, мне стоило больше доверять моей жене-двоебрачнице? – Голос Марка пронизан возмущением. Он вздыхает. – Ты хотела что-то у меня спросить?

Фиона слышит вызов в его вопросе.

– Да. Она делала тебя счастливым?

Он выглядит удивленным; такого он явно не ожидал.

– Да, делала. Делает, – поспешно исправляется он. Потом пожимает плечами и твердо говорит: – Делала. В прошлом времени. Я использую прошедшее время потому, что она больше не делает меня счастливой, а не потому, что считаю ее мертвой. Боже упаси. Просто для ясности. – Фиона моргает, продолжает молчать. – Я не убивал Фрэнсис или Ли. Ладно? Наверное, тебе нужно услышать это от меня. Думаю, у тебя сейчас тоже проблемы с доверием. Я не знаю, где Ли, и я ничего с ней не делал. Ты мне веришь?

Фиона не знает, что делать или говорить. Она сидит молча, не двигаясь, и обдумывает. Спустя несколько минут она говорит: – Давай выпьем чаю, а потом мне надо возвращаться к себе.

– Значит, ты уходишь?

– Мне просто нужно ненадолго вернуться домой, Марк. – Фиона пытается сохранить ровный тон. Ей нужно подражать его безэмоциональному состоянию. Ничего не выдавать. – Я не была там уже несколько дней. Мне нужно поставить стирку. Ответить на электронные письма. Ты же понимаешь.

– Да, – говорит он с еще одним вздохом. – Понимаю.

40

Кэйли

У меня сводит желудок, острые спазмы от голода заставляют меня забиться в угол. Я тесно прижимаю колени, пытаясь заглушить боль. Думаю, он решил заморить меня голодом. У меня мутится в голове. Я засыпаю лишь на несколько мгновений, а затем резко прихожу в себя. Или, может, это длится дольше. Я не знаю. Оба мужчины ждут меня во снах, в кошмарах. Они совершенно не похожи друг на друга. Почти ничего общего. Не считая меня. И все же оба ждут меня. Разъяренные.

Вода закончилась.

На двоих мужей, две жизни уходит очень много времени. Что-то должно было пострадать. Я выбрала пожертвовать дружбой. Я отвечала на звонки Даана раньше, чем на звонки друзей. Если он предлагал встретиться в день, когда у меня уже были планы, я отменяла предыдущие договоренности. Милые женщины, с которыми я подружилась на работе – с которыми мы шутили в столовой для персонала, ругались на требовательное начальство – оказались на обочине. Как и мои подруги-мамочки, матери друзей мальчиков. Я отклоняла приглашения в книжные клубы, на вечера с кем-то, оживленно продающим косметику или кухонную утварь. Единственная подруга, от которой я не смогла отказаться, это Фиона. Она всегда была мне как сестра. Мысль о ней меня утешает, но в каком-то смысле и ранит. Я все равно потеряла ее, потому что не смогла ей рассказать. Конечно, нет. Поэтому искренность и близость между нами померкли, а потом и вовсе исчезли.

Нет ничего честного во втором банковском счете, во втором телефоне. Это сложно. Как ни странно, боль причиняли не вещи, которые я держала раздельно – разделение было щитом – а те, что соединяли две жизни. Мне вспоминаются моменты, когда я чуть не выдала себя. Они вызывают неприятный зуд на запястье, за которое я прикована, они застревают в моем пересохшем горле. Я не могу сглотнуть их.