Двое любят друг друга

Он выпустил ее руку и на миг смерил ее грустным, вдумчивым взглядом. Сейчас она больше, чем когда бы то ни было раньше, напоминала ему Сусанлу, дочку, само собой, не чертами лица, а тем запасом юности, покоя, ранимости, к какому боязно прикасаться, как нельзя тревожить юную душу. Вожделение его погасло, но всем сердцем, всеми фибрами души он желал ей счастья.

— Нет, сказал он, просто ей не повезло. Да и в любом случае пришлось бы сделать аборт. Мы давно решили ограничиться двумя детьми. .

На его верхней губе проступили бусинки пота. Может, ему нелегко было рассказать ей–все это; подумала Ева.

Он улыбался ей теплой, нежной улыбкой, и она поняла: если только он сеичас скажет, что любит ее, она не устоит. Мимо их столика снова протанцевала Эллен, она что–то, смеясь, прокричала подруге, но ее слова потонули в шуме голосов.

— Скажи, это правда — что ты тогда мине сказала — будто ты хотела родить ребенка, чтобы женить меня на себе? — спросил он.

— Нет, конечно, — сказала она, я потому хотела родить, что любила тебя.

Странно, что он спросил об этом, не все ли теперь равно. Ева задумалась над этим, потом сказала:

— Я бы ни за что не сделала аборт. Я бы побоялась, что больше не смогу родить.

Торбен ласково подмигнул ей.

— Придет время — будет у тебя ребенок, скааал он. От твоего сверстника, который сможет на тебе жениться.

Она ответила ему невольной улыбкой.

— Не очень–то хочется замуж, как вспомнишь твой пример, сказала она.

— Знаешь, я написал статью о браке, — взволнованно вачал он. Я непременно тебе ее пришлю. Я сравниваю в ней супружество с тюрьмой, где узник не ведает, когда надзиратель сквозь дырочку в двери наблюдает за нии. И муж и жена — каждый из них в одно в то же время и узник и надзиратель, и каждый следит за малейшим жестом другого. Под конец хочешь только одного: уйти от этого недремлющего ока — не важно как, не важно куда — понимаешь? И всякий раз, когда удастся сбежать куда–нибудь, потом уже легче терпеть. Даже тоскуешь по тому недремлюпему оху, да и сам не хочешь дать свободу жеве.

Ева внимательно глядела на Торбена, не понимая ето слов да и не интересуясь ими.

— Теперь я знаю, как ты держишься с другими, когла меня нет с тобой, — сказала она удивленно.

— Что это значит? — спросил он, слегка досадуя, что она ето прервала.

— Просто ты забыл, что я здесь, с тобой. Ты словно с посторонним разговаривал. Не правда разве?

— Правда, сам тому удивившись, согласился он. Ты верно подметила: я забыл, что я с тобой говорю.

Она встала и аккуратно вдвинула иресло под столик.

— Все дело в том, просто сказала она, что мы болыше не любим друг друта. .

— Да, ответил он, не глядя на нее, — мы оольше не любим друг друга.

Она еще задержалась чуть–чуть у его столика, слегка пританцовывая в такт музыке, обыкновенная девушка, мелкая пташка в потайной брачной игре, не знающей ни побежденных, ни победителей. Теперь он лучше прежнего знал жизнь, ее строгие, беспощадные правила, ее опасные искусы и границы, какие никому не дано безнаказанно преступить. Он взглянул на часы. Ингер ждет его к ужину. Всего лить через час он будет сидеть рядом с ней за накрытым столом, спокойно и равнодушно глядя на вышитые голубые салфетки, призванные напомнить ему молодость, юный затылок Ингер под светлыми волосами, ее прелестную головку, изящно склонявшуюся над шитьем в те далекие годы их счастья.

Она расскажет ему, сколько заплатила за мясо и как смешно разговаривал с ней газовщик, он же станет отвечать ей рассеянно и раздраженно, разве что с детьми затеет более оживленный разговор, чем обычно. А потом, собрав все силы души, она скажет ему, как понравилась ей его последняя статья, а уж когда дети лягут спать, ему непременно придется выслушать отчет о том, какие шаги она предприняла, чтобы записаться в университет, и что она думает делать потом, когда его закончит. И все это время, за спокойными их словами, коварно подстерегая их, будет прятаться боль, иевысказанная и неисцеленная — боль от того, что они стареют, что отныне с их взаимных обид и взаимной любви сорвана завеса тайны, и оба они снова изо всех сил примутся латать этот поврежденный покров, словно преступники, уничтожающие следы преступления. Да, любовь — это труд, как когда–то сказала Ингер, и в этом тоже она оказалась права.

Ева пригладила волосы. Ей хотелось что–то сказать Торбену, может, просто «прощай»?

А Торбен внезапно ссутулился, и Ева недоумевала, отчего лицо его вдруг исказилось такой странной гримасой. —

— Все же мы были с тобой счастливы, — нерешительно проговорила она. —

— Счастье — опасная штука, отозвался он, может, самому` себе так сказал.

— Прощай, Торбен. Ева смущенно протянула ему руку.

— Прощай, ква.

Они пожал ей руку, силясь улыбнуться. «Всякая разлука — поражение», — подумал он с грустью. Но тут он вдруг почувствовал голод, и его нотянуло домой, к накрытому столу, к ужину. Да и, честно говоря, хочется знать, что скажет о его последней статье Ингер. В первый раз за этот последний год он с удовольствием работал над статьей.

Торкиль мрачно взглянул на Еву.

— Ну что, помирились?