Двое на рассвете

Мария не знала, кто такие «антики», но поняла — мужчина намекал на ее неприветливость и подумала, что она, наверно, излишне придирчива к людям. Вежливо спросила:

— А вы далеко едете?

— Далеко. За своей семьей еду. Переезжаю в ваш глинобитный, сквозняковый край, — с готовностью заговорил он. — Долинов я. Начальником районного статуправления буду работать, — вздохнул и грустно посмотрел вдаль: — Ни за что бы не поехал в эту степь. Там домик, что теремок. Садик, гуси-лебеди и прочая скотинушка. А здесь?.. — Он загрустил, но спохватился и спросил: — Что же вы один чай пьете? Вот хлеб, колбаса…

Мария благодарно улыбнулась, осторожно поинтересовалась:

— У вас там неприятность случилась?

— Если бы просто неприятность!.. Чуть в тюрьму не упекли… — Он заговорил возбужденно: — Я же статист. А мы, статисты, как зеркало, беспристрастны, — но тут же сник, поморщился. — Словом, история муторная. Вы лучше кушайте…

Мария наивно спросила:

— А если правда была на вашей стороне?..

— Правда? — хмыкнул Долинов. — Правда — она, как дышло, куда повернул, туда и вышло. Так-то!

— Правда, наверно, все-таки одна, — возразила Мария.

— Одна?.. — с сомнением переспросил он и пренебрежительно фыркнул: — Поживете с мое… Да вы лучше кушайте.

Она вернула порожний стаканчик и, отряхивая крошки, виновато сказала:

— Чего доброго, я вас опила…

— Опила? Да мы только в первый колхоз завернем… Председатели знают, что такое статистика. — Косо взглянул на Марию и, хлопнув безучастного Василия по колену, пояснил: — Чайку нам всегда одолжат. Так ведь. Вася?..

— Отчаевничались, что ли? — ответил тот вопросом.

— Да, да, поезжайте, пожалуйста…

Долинов грустно вздохнул:

— Эх, какой ты, Вася, степняк… Ведь мы же не гора с горой, а ты… Степняк, словом.

Дорога пошла под уклон. Облака жались к земле, оставляя тающие клочья в космах полегшей некошеной травы. Шофер молчал, вел машину словно на ощупь и от этого ехать становилось особенно скучно. Не окажись рядом с ним Долинова, он бы и не заметил, что она больна. И машину бы не остановил. Конечно, Долинов верткий какой-то: никак не ухватишься, но он внимателен к человеку и в беде его не оставит. «Спас вот меня: я таблетками напичкал и чаем напоил».

Она вдруг куда-то быстро поплыла, заскользила как бы с пологой горки боком, вниз головой, в мягкую, кутающую темноту, хотела встряхнуться, открыть глаза, но сил не было и неожиданно близко увидела морды коров с влажными, широко раздутыми ноздрями, с глубокой тоской в налитых кровью глазах. Низко пригнув рога, они с каким-то судорожным порывом нацеливали их прямо на Марию. В стороне с вилами стоял Юрка Зобин и злорадно хохотал: «Ага, вот теперь сумей выскочить из рамок…» Она никак не могла понять, из каких рамок ей нужно выскочить и почему так нагло хохочет Юрка. Хотела крикнуть: «Что ты стоишь там кочкой? Человек в беде, а он хохочет! Комсомолец еще…», — но голоса не было и на сердце пала вдруг смертельная тоска — она не могла ни убежать, ни поднять руки. А коровы мелкими шажками надвигались на Марию. У ней подкосились ноги и выступил холодный пот. Падая, она закрыла глаза. И вдруг кто-то ее осторожно понес и лукаво сказал: «Мы же не гора с горой…».

Мария открыла глаза и вздохнула. Долинов курил, осторожно оглянулся.

— Уснули немного? Это хорошо. Пока доедете, будете здоровой…

Мария благодарно улыбнулась, вытерла холодный мокрый лоб, во рту был вяжущий привкус, словно лизнула железный ковшик. Голова кружилась. Она проверила сумку с флаконами, посмотрела в боковое стекло.

Оранжевое солнце висело над самым горизонтом. Осевший снег сохранился только по обочинам дороги. Редкие пухлые облака казались клубами пара и катились прямо по гребням увалов. Машина опять брала подъем, Мария переставила ноги — подошвам стало горячо. Наконец, въехали в розовое облако, — в носу защипало, и дышать стало труднее.

Она закашляла. Долинов возбужденно потер руки, радостно чертыхнулся:

— Дьявол! Заоблачные выси спустились на землю!.. Это здорово, я вам скажу…

Василий буркнул:

— За руль бы вас посадить, — презрительно добавил: — Вы-си.

— Ты прозаик, Вася, — Долинов обернулся к Марии: — Вот нашей милой попутчице эта поэзия по душе.

Мария не ответила. Долинов чувствовал себя радостно-возбужденным:

— Послушайте, я вас знаю с утра. Не так ли? Покаялся перед вами как на духу. А от вас ни слова. Это, по-моему, не очень вежливо, а?

Мария дружески улыбнулась:

— Мне каяться-то вроде бы не в чем… А впрочем, вот моя анкета. Мария Ильюшина. Тридцать четвертого года рождения. Комсомолка. Заведующая клубом совхоза «Синеволино». Замужняя, есть ребенок…

— Ого, это уже интересно! А муж кто?

— Участковым механиком работает, — соврала она и поверила: может, сидит он, блудный, в доме и разговаривает сейчас с Никиткой.

— Мытарь по полям, — Долинов засмеялся: — Ну вот видите, Маша, как хорошо поручается: муж в поле, а мы с вами за самоварчик, а?

Мария промолчала. Долинов расспрашивал, потом удивился:

— А вы-то почему в эту степь поехали?..

— По комсомольской путевке приехала.

— Так-таки и послали? И не раскаиваетесь?.. — ласково спрашивал он.