Двое на рассвете

Долинов грузно полез наружу. Мария тоже вышла размять затекшие ноги. Огляделась. С радостью узнала местность. В этой деревне они покупали у колхозников муку. Вон на том берегу, чуть повыше по течению, стояла их тракторная бригада. До сих пор где-то здесь остался совхозный полевой вагончик. До Синеволино не больше восьми километров, а если через поле — пять, а то и меньше.

Долинов молча топтался около засевшей автомашины, курил, затягиваясь глубоко! Он явно не знал, что делать.

Мария раздумывала: пойдет машина через Синеволино или нет? За деревней, у Надькиного моста, дорога разветвляется: одна идет вдоль правого берега, вторая через мост в Синеволино…

За спиной урчал мотор — захлебывался, снова остервенело брался за свою сердитую песню. Слышно было, как стремительно шуршала вылетавшая из-под колес грязь. Потом шоферы стали ругать дорогу, назвали ее квашней, тюрей, окрестили лопоухим начальника дорожного отдела. Машина сидела прочно. Василий предложил слетать к мостику, привезти оттуда пару досок («все равно на ладан дышит…»), бросить их под колеса, машину подцепить за крюк — и баста.

— Троса нет, — вздохнул тощий шофер. — Цепь очень даже порвать можно.

Мария решила пойти пешком: до совхоза рукой подать, а они еще провозятся тут до полуночи. Подумала: платить за дорогу или нет? А почему, собственно, она должна платить? Машина не личная. Никаких денег они не получат. Шагнула к грузовику, взяла сумку.

Долинов окликнул:

— А вы куда?

— Я тороплюсь…

Он стал удерживать.

— Ну, не всегда скоро бывает споро. Переночуйте вон в деревне, а утром доберетесь. Мир от этого не перевернется.

— В совхозе скот больной…

— А-а, опять соображения о долге. В таком случае вольному — воля, уходящему — путь… Только не забывайте, что у вас семья и что вам нет еще тридцати лет.

Мария не ответила. За всю дорогу она ни разу не сумела поставить его на место. И все-таки подумалось ей, что она разглядела этого человека, вернее — почувствовала его натуру. Не такой уж он хитрый, каким хотел бы казаться.

Мария шагнула от машины, но задержалась, кинула взгляд через плечо. Шофера крепили цепь к машине, Долинов стоял на отшибе, молча сосал папиросу. Он поднял воротник и глубоко втянул голову. Мария тряхнула головой, словно собираясь что-то сказать, но повернулась и круто пошла навстречу огням деревни. И неожиданно подумала: не уехать ей, наверно, из этого сквознякового, глинобитного края…

5

Темным переулком Мария свернула к реке и между огородами, обнесенными каменным плитняком, спустилась на берег, прошла по чавкающей зыби к полуоблетевшим кустам ивняка.

Дегтярная вода обдала прелым теплом мокнущих лоз; жестяно постукивали уцелевшие сухие листья. Струилась внизу между береговыми камнями река.

У осевших скользких плотков нашла лодку, нащупала цепь — и опустилась на сырые доски. Цепь была закована. Степные куркули стерегутся от самих себя.

Темнел противоположный берег. Хорошо зимой: переходи речку, где хочешь, никакой переправы не надо. Взбрехивали собаки; плыл над деревней, видимо, из клуба тоскующий голос. «…Не свила гнезда я… Одна я…», — уловила Мария. В совхозном клубе тоже всю осень крутят эту пластинку, пока не надоест. Смешные девчонки, не знавшие в своей жизни печали, слушают, грустно вздыхают при виде парней. «Стригунки, вы же еще не любили», — говорит им Мария и чувствует себя намного старше.

Она поднялась и снова пошла по пружинящему, чавкающему берегу. Продралась сквозь ивняк к самой воде, увидела вторую лодку, без прикола, загнанную под куст. Подтащила ее и долго вычерпывала консервной банкой воду — скребла по незасмоленному днищу утлой плоскодонки, ворчала под нос: «Руки обрубить такому хозяину: дыры позатыкать не может».

Потом поставила сумку в ногах, подумала и вытащила сиденье — полуметровую доску: как-никак, а все грести можно.

Переправлялась с трудом. Лодчонка сразу заходила юлой, вода тяжело ударила в борт, Мария замерла, уцепившись за низкие борта, со страхом подумала: «Утоплю сумку, самой нырять придется…» Попробовала осторожно выгребать, но плоскодонку развернуло и понесло кормой. Сидела не шелохнувшись: флаконы были дороже всего. Потом опять осторожно взялась за доску. Почувствовала, как снова разворачивает лодчонку, взглянула искоса и обрадовалась: несло к берегу.

Прибило к кустам далеко от деревни, за бугром давно потерялись огни. Вышла с трудом, погадала и пошла прямо через поле.

Поднялась на косогор и вроде бы узнала лощинку, где-то здесь овражек с родником, а там через косогор — и совхоз. Ускорила тяжелый шаг. Дышала открытым, горячим ртом. Сердце сжималось в какой-то тошнотной истоме, и от этого слабели ноги и хотелось камнем лечь на землю — холодную, мокрую — и забыть обо всем: о муже, о сегодняшней поездке, больном скоте. «Кар-р!» — пусть кричат и кружатся вороны…

Остро мерцали звезды, крупные с холодным отливом. Высоко темнел горизонт — Мария спускалась в лощину.