Двое на рассвете

— А мне что? Возьмешь с ветру, так и будешь каяться. Люди-то годами знают друг друга, прежде чем женятся, и то маются. Клад да жена, говорят, на счастливого. — Она поджала губы и круто переменила разговор: — Ну, что тебе, кофию, что ли, сварить? Заодно мне тут греметь ухватами-то.

— Да у вас и ухватов-то нет, — рассмеялся Сазонов.

— Та и беда, что нет ни ухвата, ни самовара. Чайку от души не попьешь.

Старуха окончательно рассердилась. Сазонов взял бритву, пощелкал ею по ремню и, пробуя острие, осторожно прикоснулся лезвием к волосам на затылке. Нагибаясь над маленьким зеркалом, в котором отражались щека да скошенный глаз, осторожничал: сегодня он опасался пореза. Бритва слегка звенела, оставляла щекочущую легкость на коже.

— Ты, никак, пировать нынче собрался?

— Это почему?

— В голбец лазила, так видела под лестницей…

— Да нет. Подруга должна заглянуть.

Марфа Никитична посмотрела искоса:

— Подруга. Не очень-то подружкам поддавайся. Они стали вострыми: враз окрутят — не заметишь. А потом кусай локоть. Ты лучше жену ищи. Жену!..

— Как-нибудь! — успокоил Марфу Никитичну Сазонов и стал тщательно добриваться.

Хозяйка, отзвенев посудой, ушла в магазины, а Сазонов, надев пижаму, с опаской разглядывал до шелкового блеска доношенные брюки. Ломкая стрелка не заутюживалась: сразу после утюга брюки опять начинали пухнуть на коленях, и Сазонов с поздней расчетливостью холостяка стал относиться к ним с особой осторожностью.

Он тщательно обрезал бахрому обившейся щетинки, включил утюг, грустно раздумывая, что брюки почему-то изнашиваются удивительно быстро и вот опять надо покупать новые. Услышав громкий незнакомый стук в дверь, вздрогнул: «Приехала!..» и, забыв, что брюки в руках, бросился открывать дверь.

У порога стояла невысокого роста улыбающаяся женщина в бордовом пальто, с такой туго перехваченной ремешком талией, что, наверное, ей трудно дышалось. Она смотрела на Сазонова, слегка откинув голову. Светлые глаза с четко темнеющим ободком сухо мерцали и щурились, собирая мелкую сетку морщинок.

Сазонов растерялся: настолько эта чужая, стоящая у порога женщина не была похожа на прежнюю Катю. Не спуская мерцающих глаз с Сазонова, она чуть нагнулась и поставила на пол небольшой коричневый чемоданчик, одновременно протягивая навстречу левую руку ладонью книзу, как протягивают обычно дети, здороваясь со взрослыми.

— Сергей! — растянула она сочным и громким голосом, быстро выпрямляясь и выкидывая к нему вторую руку, также ладонью книзу. — Да это действительно ты!

Он смешался, не зная, куда девать свои дурацкие брюки, и, чувствуя, что начинает густо краснеть, неловко перекинул их через плечо и порывисто потянулся к ее рукам. Катерина увидела его широко раскрытые от изумления глаза, растерянную, радостную улыбку и легко рассмеялась:

— Вот так встреча! Пропускай, заждавшийся…

Блеснула влажными зубами и, опахнув сладким запахом духов, прошла в прихожую.

— Я прямо с вокзала. Дай мне умыться, а уж потом мы друг на друга насмотримся.

Сазонов суетливо помог снять пальто. Она оправила капроновую кофточку, одернула юбку, под которой было тесно бедрам, и прошла в кухню. Он спустился по лестнице в погреб, думая по дороге, что Катя осталась прежней: все такой же уверенной, оживленной и немного шумной.

Она долго плескалась под звонкой струей и внесла в комнату тонкий запах туалетного мыла, взволнованность и какую-то праздничность.

Сазонов скатал в рулон чертеж релейной мачты: бутылка с коньяком, задетая бумагой, покачнулась, но он успел подхватить ее, отметив: «Пришлось бы другую покупать», и еще больше почувствовал себя неловким. Катерина расхохоталась:

— А ты все такой же… Медведь.

На раскинутой газете он разворачивал свертки, раскладывал сыр, масло, конфеты, хлеб. Принес из кухни ветчину, обсыпанные сахаром ломтики лимона и стал все это кое-как расталкивать по столу. Хмуря брови, как бы извинялся:

— Собственно, это у меня все, чем я могу тебя встретить, — и неожиданно для себя предложил: — А может, сходим в ресторан?

— Да нет, что ты. Все чудесно. Ресторан к тому же еще закрыт — рано слишком.

Она подошла близко и, вытянувшись на цыпочки, прижалась к Сазонову. В мокрых завитках потемневших и секущихся волос поблескивали капельки воды. Одна из них, вздрогнув, скатилась по шее Сазонова. Он растерянно втянул голову в плечи.

— Все такой же… — вздохнув, повторила она, — только еще более неловкий, — и отошла к зеркалу.

Сазонов смотрел на ее полого округленные плечи, на крутую линию белой нестареющей шеи, стараясь без расспросов угадать — действительно ли она проездом или же это ничего не значащий повод, маленькая хитрость, чтобы скрыть что-то гораздо более серьезное, то, о чем он давно боялся и думать.

Катерина гнулась перед крохотным зеркалом и, оглядываясь через плечо, капризно пришепетывала, держа в зубах заколки:

— Я ничегошеньки не знаю о тебе, Сережа. Ты так мало писал о себе. Наверное, институт закончил, начальником стал, да?

Сазонов грустно усмехнулся: