Двое на рассвете

Губы Катерины дрогнули. Она поднялась и прошла к чемодану. Отозвались половицы. Мерно отсчитывал время в жестяном футляре будильник. Катерина долго перебирала что-то в чемодане.

— Забыл? — тихо спросила она, раскинув на руках ту самую, памятную для него, зеленую кофточку в крупный белый горошек. Сазонов встретил робкий и покорный взгляд и почувствовал вдруг себя беспомощным, удивляясь ее женской прозорливости.

— Хочешь, я надену ее сейчас?..

— Надень, — сказал он скорей из упрямства, не надеясь уже вновь увидеть ту Катю, какую помнил после грозовой ночи.

Катерина быстро и как-то вскользь прижалась щекой к его уху и шепнула куда-то в шею по-женски доверчиво:

— Отвернись.

Это было сказано проще, чем тогда на сеновале, без лукавого вызова и смущенной усмешки, как будто Катя сейчас была ближе и доступнее, чем в те годы, не знавшая еще печального замужества.

Он встал и отошел к окну. Сквозь частые, дрожащие на стекле накрапы дождя тонула в серых размывчатых тонах сизая даль города. Слева, вдоль улицы, город проглядывался весь от многоэтажного центра до окраинного старого поселка с почерневшими бревенчатыми избами, с частоколами буйно зеленевших огородов. Из-за горы высокая труба сазоновского завода тянула рваное полотно дыма.

Он подумал, что в городе живет много людей, а вот встретились два человека и, может быть, решают свою судьбу и об этом никто не знает.

На подоконнике лежало четырехугольное зеркало величиной с ладонь. Сазонов повертел его, прислушиваясь к шороху снимаемой одежды, и машинально поднес к лицу. Катерина была где-то за спиной. Он увидел свой угловатый, раздвоенный подбородок и отливавший стылым светом никель кровати. Зеркало дрогнуло, отразив белизну Катиного покатого плеча с голубой бретелькой, завязанной бантиком. Он спохватился, испугался и быстро опустил руку: «Что же это я!».

Катерина засмеялась гортанно, нежно и тревожаще.

— Не подглядывай, — она одним движением накинула зеленую кофточку и, медленно застегивая пуговицы, метнула в его лицо влажный светящийся взгляд. Мелко вздрагивали ноздри, а голос был будничным, почти бесцветным: — Не подглядывай, успеешь…

Он почувствовал, как душно в комнате, пропитанной табачной сизью и запахом коньяка. Нервно щелкнул шпингалетами и дернул створку на себя.

Сохранила, привезла кофточку, ту самую… А сколько лет прошло. Значит, думала. А зачем? Да и — как? Думала и жила с тем, другим. А сейчас вот надевает кофточку для него, в глаза заглядывает. «Успеешь»… А раньше… Как будто жизнь такой экзамен, который можно пересдать и второй и третий раз. Был бы только преподаватель добрый…

Шелестели блестящие шины автомобилей. Из-под колес почти отвесно поднимались литые тонкие стекла воды. Приглушенно звучали сигналы. Тугая волна сырого воздуха ударила в ворот, растекаясь мурашками по телу. В пустой подворотне, в жестяном желобе гулко гремели сбегавшие струи.

Сазонов потер шею и, не оборачиваясь, спросил:

— Ты… зачем привезла кофточку?

— Как?.. Она же наша… Я ее хранила. — Катерина потянула его от окна. — Закрой, холодно…

— Хо-лод-но… — сказал задумчиво и горько. — Хранила, а уехала с ним…

— Так ты же молодой был, тебе надо было учиться. И я… я не хотела портить тебе жизнь.

Он хотел узнать о чем-то важном и очень нужном для себя, но только глухо спросил:

— Ты давно… одна?

Она взглянула непонимающе.

— Давно. Дурной, — Катерина лениво растягивала слова. — Очень давно. — И чему-то опять засмеялась так же гортанно и нежно, закинула руки к нему на плечи и широко открытым ртом припала к его губам.

Он чувствовал, как вся решимость уступает обволакивающей его податливости, обхватил ее плечи, крепче прижимая к себе. Она тряхнула головой:

— Осторожней. Прическу сломаешь.

В прихожей щелкнул замок, хлопнула входная дверь. Мелко отзвенело оконное стекло. Катерина открыла глаза.

— Это соседка, — пояснил он, нехотя отрываясь от губ. — Она должна ко мне зайти.

Катерина мягко высвободилась и прошла к зеркалу.

Марфа Никитична принесла хлеб и долго не соглашалась сесть за стол, но из приличия все-таки устроилась на краешке стула. Осторожно пригубила из рюмки и, поджав губы, крепко провела по ним сухой ладонью. Будильник со звоном отсчитывал секунды. Катерина поежилась:

— Скоро осень. Дождь, ветер, холод…

Марфа Никитична испытующе взглянула на нее:

— Да уж. Когда только не будут врать эти погодники. Все шиворот-навыворот: на улице жара, а они ветреную погоду предсказывают. Пророки!..

Катерина и Сазонов смущенно переглянулись, словно именно их отчитывала недовольная старуха.

— Вас бы туда, Марфа Никитична, — пододвигая ей банку с консервами, сказала Катерина.

Та отмахнулась:

— Куда уж мне простой да неграмотной. Кости мои во всяком разе не стали бы добрых людей в смуту вводить, — она пожевала западающим ртом и из-под бровей окинула комнату: — Прибрал бы уж, что ли. Живешь, как без рук.

— Без жены, Марфа Никитична, — уточнила Катерина, — жена должна быть хозяйкой в доме.

Та отодвинула банку с консервами на прежнее место и взглянула на Катерину:

— А вы проездом здесь или как?..