Двое на рассвете

Какой-то получится встреча с мужем. Два года… «Зачерствел отрезанный ломоть, а ты приставить хочешь», — сказала ей вечером соседка. Зачерствел. Никитка совсем отца забыл… Из-за сына и поехала навстречу: врала, что отец учится, вот теперь и выкручивайся. Самосвал купить надо обязательно. Это — раз. Грим и парики достать — два. (В совхозе думают, что она уехала только по делам). Финансовый отчет в райком комсомола сдать — три. Поругаться с заведующим отделом культуры — четыре…

Она готовила горячие слова, после которых заведующий отделом, конечно, не сможет работать по-прежнему. Мария вспомнила почему-то лихого шофера. Заспорила с ним. Тот, нагловато улыбаясь, тянул из ее рук последний рубль и говорил бессмысленные слова: «Калым с прицепом — и вся игра»…

…Двери захлопали, послышались голоса, и в коридор потянуло холодом. Мария открыла глаза и смутилась: за окном полоскалось серенькое, ветреное утро, мимо сновали люди.

У дивана стоял высокий мужчина. Щурясь, он рассматривал ее и, благодушно улыбаясь, декламировал:

На заре ты ее не буди,
На заре она сладко так спит…

Мария растерянно прикрыла горло рукой, одернула подол и торопливо спустила ноги. Мужчина бесцеремонно смотрел на нее. Она крепко потерла ладонями щеки и зло посмотрела на него: «Цепляется тут всякий…»

Он стоял все так же улыбаясь, чуть склонив голову с четким пробором. Заговорил рокочущим голосом:

— Простите, разбудил… Но для сна должна быть постель…

— А вы постройте вначале гостиницу, — сердито прервала его Мария.

— Гостиницу?.. Это, пожалуй, убедительно, — он отошел к окну, запоздало спросил: — А разве ее здесь нет?..

Она промолчала. Придирчиво оглядела юбку, хотела поправить чулки, но не решилась: сновали люди, гулко выстукивали каблуки.

За дверью лениво и сухо, как дрова в печке, потрескивал арифмометр.

Мужчина стоял у окна, крупноголовый, с заложенными за спину руками и виновато уговаривал:

— Вы не сердитесь: все равно бы вас разбудили…

Мария подумала, что сердиться действительно нелепо: ничего плохого он не сделал. Взглянула на его крупную спину, сказала:

— Да я ничего…

Он повернулся к ней, все так же щурясь, влажно блеснул узкими, плотно посаженными зубами:

— Вот сразу бы так…

Мария отошла к другому окну. Рамы не были еще проклеены, и сквозь щели тянуло свежим воздухом. Под склон виднелась с мелкими перекатами и черной крупной рябью река. Грязными кусками льда плавали гуси. Вначале Мария даже удивилась: откуда лед, если река не застывала? На сырых мостках полоскала белье женщина. Вода в реке была мрачно-синяя, и выполосканное белье казалось пересиненным.

Мужчина громко восторгался:

— Нет, вы посмотрите: только у нас могут быть такие женщины. На ветру, в холод с голыми ногами — и нипочем! Лев Толстой, однажды увидев вот такую ядреную красавицу, решил, что именно они и произвели русский народ. А, как вы думаете? Верно, да?..

Мария отвела глаза от окна и скорее весело, чем сердито подумала: «Прилипчивый какой…»

Поддерживать разговор не хотелось. Она взяла сумку и пошла к двери, на которой был приколот потемневший листок ватмана, на нем славянской вязью было: «Культпросветотдел».

Не зная, что делать, заглянула в комнату, тесноватую от столов, в нерешительности остановилась у порога. В углу сидела девушка с легким пухом светлых кудряшек. «Одуванчик, — улыбнулась Мария. — Дунуть и облетит работник культуры».

— А Павла Ивановича еще нет?..

Светленькая девушка отрицательно тряхнула головой, кудряшки рассыпались и тут же привычно улеглись.

— А вы подождите.

Мария оглядела комнату. Столы была закапаны чернилами. На стене висел знакомый плакат с категорическим призывом — «Все на фестиваль!»и типографского производства лозунг со словами Маяковского:

Коммунизм —
          это молодость
                    мира,
                      И его возводить
                               молодым!

«Я тоже молодая», — подумала Мария и вздохнула. Больше осматривать было нечего, и она опять взглянула на девушку. Та подняла голову, отчего-то смутилась, покраснела до шеи и спросила:

— А вы откуда?.. Из Синеволино?.. Заведующая клубом. Ах, простите: вам только что звонили. Что-то срочное. Не то скот заболел, не то еще что-то такое…

Мария испуганно подумала: «А как же встреча? Как Никитка?». Ей вдруг стало тоскливо.

Она до устали крутила ручку темного жестяного ящичка, наглухо прикрепленного к стене, и громко дула в трубку. Хорошо, если бы успеть сбегать на элеватор: может, он уже там — разыскивает машину до Синеволино… На коммутаторе, наконец, отозвались. Соединяли долго. В ухо потрескивало, слышались далекие неясные голоса. Неожиданно из всех шумов вырвался сердитый крик: «Какой еще лимит! Мне зябь — зябь! — пахать надо!..» Потом фальцет требовал автомашины и грозил скорым снегом. И совсем рядом, как будто это относилось к Марии, женский голос укоризненно вздохнул: «Ох, Миша, Миша. Ну нельзя же так. Я же не сказала…»