Двойная звезда

— К подробностям мы перейдем позже. Грубо говоря, это обычная роль известного политического деятеля. Отличие состоит в том, что необходимо быть настолько похожим, чтобы ввести в заблуждение людей, хорошо знающих его, и не выдать себя даже при личной беседе. Это не просто прием парада с трибуны или награждение медалями девушек-скаутов. — Он пристально взглянул на меня. — Нужно быть настоящим артистом, чтобы так перевоплотиться.

— Нет, — быстро сказал я.

— Но почему? Ведь вы даже не знаете, что от вас требуется. Если вас мучит совесть, то уверяю, что ваши действия не причинят вреда тому человеку, которого вам предстоит сыграть, и вообще чьим-либо законным интересам. Это действительно необходимо сделать.

— Нет.

— Но почему, ради бога, почему? Вы даже не представляете, сколько мы вам заплатим.

— Деньги роли не играют, — твердо сказал я. — Я актер, а не двойник.

— Не понимаю. Множество актеров с удовольствием заколачивают деньгу, публично появляясь вместо знаменитостей.

— Таких людей я считаю проститутками, а не коллегами, Позвольте, я объясню вам свою точку зрения. Разве можно уважать человека, который пишет книги за другого? Можно ли уважать художника, который позволяет кому-то подписывать свою картину — за ДЕНЬГИ? Но, возможно, вы чужды миру искусств, сэр, поэтому я попробую объяснить это на другом примере, более понятном вам. Смогли бы вы за ДЕНЬГИ взяться управлять кораблем, в то время как кто-то другой будет ходить в вашей форме и, совершенно не владея искусством управления кораблем, публично называться пилотом? Ну как?

— Смотря сколько за это заплатят, — фыркнул Дюбуа.

Бродбент грозно взглянул на него.

— Кажется, я начинаю понимать.

— Для художника, сэр, самое важное — это слава и признание. Деньги же — просто презренный металл, с помощью которого он может спокойно творить.

— Хм-м-м… хорошо, следовательно, просто за деньги вы этого делать не хотите. Может быть, вас интересует что-нибудь другое? А если бы вы знали, что это необходимо и что никто иной не смог бы проделать это лучше, чем вы?

— Допускаю такую возможность, хотя и не представляю подобных обстоятельств.

— А вам ни к чему их представлять; мы сами вам все объясним.

Дюбуа вскочил с дивана.

— Но, Дэк, послушай, нельзя же…

— Отстань, Джок! Он должен знать.

— Он все узнает, но не сейчас… и не здесь. А ты не имеешь никакого права рассказывать ему сейчас, подвергая тем самым опасности других. Ведь ты ничего не знаешь о нем.

— Я иду на сознательный риск, — Бродбент снова повернулся ко мне.

Дюбуа схватил его за плечи и снова развернул к себе лицом.

— Сознательный риск, черт бы тебя побрал, да?! Я давно тебя знаю — но на этот раз, прежде чем ты откроешь рот… в общем после этого один из нас точно не сможет ничего рассказать.

Бродбент был удивлен. Он холодно ухмыльнулся Дюбуа.

— Джон, сынок, ты, кажется, считаешь себя достаточно взрослым, чтобы справиться со мной?

Дюбуа уступать, по-видимому, не собирался.

Бродбент был выше его на целую голову и тяжелее килограммов на двадцать. Я поймал себя на том, что Дюбуа сейчас мне симпатичен. Меня всегда очень трогали беззаветная отвага котенка, природная храбрость боевого петуха, решимость маленького человека сражаться до последнего, но не быть сломленным… А так как я был уверен, что Бродбент не собирается убивать партнера, то следовало ожидать, что его коллега попросту окажется сейчас в роли боксерской груши.

У меня и в мыслях не было вмешиваться в их ссору. Любой человек имеет право сам решать, когда и как быть битым.

Я чувствовал, что напряжение возрастает. И вдруг Бродбент расхохотался и хлопнул Дюбуа по плечу со словами:

— Молодец, Джон! — Потом он повернулся ко мне и сказал: — Извините, нам нужно на несколько минут оставить вас в одиночестве. Нам с другом нужно кое-что обсудить.

В номере имелся укромный уголок, оборудованный фоном и автографом. Бродбент взял Дюбуа за руку и отвел туда. Там у них завязался какой-то оживленный разговор.

Иногда подобные уголки не полностью гасят звук. Но “Эйзенхауэр” был заведением высокого класса, и поэтому все оборудование в нем работало отлично. Я видел, как шевелятся их губы, но до меня не доносилось ни звука.

Зато губы мне были хорошо видны. Бродбент расположился ко мне лицом, а его оппонента можно было видеть в зеркале на противоположной стене. Когда я выступал в качестве знаменитого чтеца мыслей, отец лупил меня до тех пор, пока я не овладел в совершенстве безмолвным языком губ — читая мысли, я всегда надевал очки, которые… и требовал, чтобы зал был ярко освещен, одним словом, я читал по губам.

Дюбуа говорил:

— Дэк, ты чертов идиот, невозможный, преступный и совершенно невыносимый кретин. Ты что, хочешь, чтобы остаток своих дней мы провели на Титане, таская бесчисленные камни?! Это самодовольное ничтожество сразу же наложит в штаны.

Я чуть не пропустил ответа Бродбента. В самом деле, “самодовольный”, ничего себе! Умом я, конечно, осознавал свой гений, но в то же время сердцем чувствовал, что человек я достаточно скромный.

Бродбент: