Двойная звезда

Я как раз кончил изучать речь, в которой благодарил за принятие в гнездо Кккаха, — речь, довольно похожую на ту, которую произнес бы ортодоксальный еврейский юноша, принимая на себя обязанности мужчины, но гораздо более выразительную и стройную, как монолог Гамлета. Я прочитал ее со всеми ошибками в произношении, характерными для Бонфорта и с его особым тиком. Закончив, спросил:

— Ну, как?

— Очень хорошо, — серьезно ответила она.

— Спасибо, Завиток. — Это было выражение, подхваченное мной с одной из бобин с уроками языка. Так Бонфорт называл ее, когда приходил в хорошее расположение духа — и это прозвище вполне отвечало роли.

— Никогда не смейте называть меня так!

Я посмотрел на нее с откровенным недоумением и, все еще продолжая играть, спросил:

— Но почему же, Пенни, деточка моя?

— Не смейте называть меня «деточкой»! Вы… мошенник! Болтун! Актеришко! — Она вскочила и бросилась было бежать, куда глаза глядят — оказалось, это дверь — и остановилась возле нее, отвернувшись от меня и уткнувшись лицом в ладони. Плечи ее вздрагивали от рыданий.

Я сделал над собой нечеловеческие усилия и вышел из образа — втянул живот, позволил своему лицу сменить лицо Бонфорта и заговорил собственным голосом.

— Мисс Рассел!

Она перестала всхлипывать, обернулась ко мне, и у нее отвалилась челюсть. Я добавил, все еще оставаясь самим собой:

— Идите сюда и присядьте.

Мне показалось, что она собирается отказаться, но она, видимо, передумала, медленно вернулась к своему креслу и села, сложив руки на коленях. Лицо ее хранило выражение маленькой девочки, которая продолжает дуться.

Какое-то мгновение я помолчал, а затем тихо произнес:

— Да, мисс Рассел, я — актер. Разве это повод, чтобы оскорблять меня?

Теперь лицо ее выражало простое упрямство.

— И как актер я здесь для того, чтобы выполнять работу актера. Вы знаете почему. Вы также знаете, что я был завлечен сюда обманом — никогда в жизни, будучи в здравом уме, я бы не согласился на такое дело сознательно. И я ненавижу эту работу значительно сильнее, чем вы ненавидите меня за то, что мне приходится выполнять ее — потому что, несмотря на все заверения капитана Бродбента, я все еще далеко не уверен, что мне удастся с неповрежденной шкурой выпутаться из этого дела, а ведь она у меня только одна. Мне кажется также, что я знаю, почему вы с таким трудом выносите меня. Но разве может это служить причиной того, что вы значительно осложняете мою работу?

Она что-то пробормотала. Я резко сказал:

— Отвечайте.

— Это нечестно! Это непорядочно!

Я вздохнул:

— Конечно. Более того — это просто невозможно при отсутствии безоговорочной поддержки всех участников. Поэтому позовите сюда капитана Бродбента, расскажите все ему. Надо кончать с этой затеей.

Она вздрогнула и, подняв ко мне лицо, быстро сказала:

— О, нет! Этого ни в коем случае нельзя делать.

— А почему? Гораздо лучше отказаться от нее сейчас, чем тянуть и, в конце концов, с треском провалиться. Я не могу выступать в таких условиях. Согласитесь сами.

— Но… но… мы должны. Это необходимо!

— Что за необходимость, мисс Рассел? Политические причины? Я ни в малейшей мере не интересуюсь политикой — да и сомневаюсь, чтобы вы интересовались ею по-настоящему глубоко. Так зачем нам тянуть эту волынку?

— Потому что… потому… Он… — Она запнулась, не будучи в состоянии продолжать из-за вновь подступивших к горлу рыданий.

Я встал, приблизился к ней и положил ей на плечо руку.

— Понимаю. Потому что если мы не сделаем этого, то, на что он положил многие годы своей жизни, пойдет прахом. Потому что он не может сделать этого сам, и его друзья пытаются скрыть это и сделать все за него. Потому что его друзья верны ему. Потому что вы верны ему. И тем не менее, больно видеть кого-то на месте, которое по праву принадлежит ему. Кроме того, вы почти обезумели от мрачных мыслей и тоски по нему. Не так ли?

— Да… — Ответ был едва слышен.

Я взял ее за подбородок и приподнял голову.

— Я знаю, почему вам так трудно видеть меня на его месте. Вы любите его. Но ведь я изо всех сил стараюсь во имя его. К черту! Женщина, или ты хочешь, чтобы мне было в сто раз тяжелее?

Видно было, что она потрясена. На какой-то момент мне показалось, что она собирается дать мне пощечину. Но она растерянно пробормотала:

— Простите. Простите меня, пожалуйста. Клянусь, это больше не повторится!

Я отпустил ее подбородок и с подъемом в голосе сказал:

— Тогда приступим к работе.

Она шевельнулась.

— Сможете вы простить меня?

— А? Но мне нечего прощать, Пенни. Ведь вы поступили так, потому что вами двигали любовь и тревога за него. — Теперь давайте вернемся к работе. Я должен досконально выучить роль, остались считанные часы… — И я снова вошел в роль.