Двойняшки

- Энн, дорогая! - воскликнула Джейн своим низким сильным контральто, увидев подругу. - Господи, как же давно я тебя не видела, - говорила она, обнимая Энн, держа ее за плечи и взволнованно глядя ей в глаза. - Спасибо, что приехала.

Джейн обычно предпочитала общаться с детьми или стариками, потому что больше всего на свете ненавидела глупость; Энн была единственным исключением из этого правила. Будучи естественной, ласковой и добросердечной, Энн обладала чистотой и свежестью восприятия ребенка, который смотрит на окружающий его мир в первый раз. От нее словно исходил какой-то внутренний свет, лучи которого помогали видеть все вокруг более полно и глубоко.

Несмотря на большой жизненный опыт, ее ум и восприимчивость оставались острыми, словно бритва. В Энн не было ничего пошлого и банального. И она всегда заражала Джейн бодростью духа. Но главным качеством Энн, пожалуй, была не ее доброта и понимание, а жажда жизни. И Джейн, и Энн имели много общего - прежде всего это тяга к знаниям, которые они ненасытно черпали из жизни с неуемной энергией и чувством юмора.

- Я соскучилась по тебе. А твоя телеграмма взволновала меня, - сказала Энн, держа подругу за руку. - Где ты пропадала? Что-нибудь случилось?

- Ничего не случилось. Я целый месяц была в Африке и снимала сафари, ответила Джейн и взяла с подноса, который держал официант в белом пиджаке, бокал мартини с водкой. - А потом я ездила в Нью-Йорк на театральные курсы.

- Я думаю, из тебя выйдет великая театральная актриса. Ты талантлива, - сказала Энн, осознавая, что ее подруга, коэффициент умственного развития которой убегал за отметку "сто", никогда не будет заниматься одним и тем же делом или находиться в одном и том же месте слишком долго. В этом смысле Энн была ее полной противоположностью - в том, что касалось дела ее жизни, она была цепка, настойчива и упряма.

- А как поживают господин доктор и его женушка? - спросила Джейн.

- Прекрасно, - ответила Энн. Ее отец, знаменитый хирург-кардиолог, невысокого роста, внешне не терпящий возражений задира, по натуре был очень добрым человеком. Мать Джейн, далекое от реальной жизни существо, пряталась от нее за баррикадами из экстравагантных платьев и умопомрачительных шляпок. - Они каждый месяц высылают мне деньги, а я отправляю их обратно. Как ты думаешь, до них когда-нибудь дойдет, что я хочу построить свою жизнь собственными руками?

- Нет. Мне кажется, они всю жизнь будут стараться сменить памперсы своей крошке, - хихикнула Джейн.

- А что ты думаешь обо всем этом? - спросила Энн, махнув рукой в сторону гостей.

Джейн поднесла к губам длинный мундштук из черного дерева, затянулась и выпустила струйку дыма.

- Ты спрашиваешь, что я делаю в городе, где каждую девушку зовут Маффи или Банни?

- Не могу поверить, что ты приехала сюда, - сказала Энн.

- Мама очень просила. Я не была дома уже целых шесть месяцев, ответила Джейн, опустив ресницы.

Единственный ребенок в семье, она была очень близка со своей матерью, хотя они были совершенно разными. Джейн терпеть не могла формальностей и жестких правил поведения, принятых в высшем обществе. В юности она жила в атмосфере этого общества, но так и не смогла стать его частицей. Она высоко ценила свою самостоятельность, а получив хорошее образование, умела скрывать ото всех свой обособленный образ жизни.

- Я должна кое-что тебе рассказать, - заговорила вдруг Джейн, и ее глаза заблестели. - Это очень личное. Я встретила его несколько дней назад в деревне. Он композитор. Он просто великолепен, а трахается так, что... Она улыбнулась, заколебавшись, стоит ли продолжать, поскольку заметила, что тщедушная, с бледной кожей и голубыми глазами пергидрольная блондинка явно пытается подслушать их. - Пожалуйста, когда вздумаете исповедоваться, будьте осмотрительны, мисс, - шутливо сказала ей Джейн, - не пользуйтесь грубыми словами, подобно мне!

Энн вспыхнула, заметив, как и без того узкое лицо женщины вытянулось еще больше. На нем выделялись только ее губы в помаде и выпученные глаза.

Джейн питала антипатию к журналистам, а эта женщина была из тех, кто передавал разного рода сплетни газетчикам. Было непонятно, как она умудрилась попасть на ужин, который давала мать Джейн своим самым близким друзьям и куда ни под каким видом не могли быть допущены представители прессы.

- Пойдем туда, - сказала Джейн, подхватила с подноса проходившего мимо официанта тарталетку и, запихнув ее в рот целиком, увлекла Энн к одному из двадцати столиков, сервированных к ужину.

На столах возвышались скульптуры изо льда, на серебряных подносах были разложены изысканные блюда. На одном - семга из Шотландии, лобстеры с острова Мэн, креветки из Флориды и клешни крабов. На другом - горячие закуски: стейки из рыбы-меч и перепелов, фаршированных зеленью, и многое другое. А во внушительном баре из красного дерева можно было найти все "Крюг", "Луи Редерер", "Боллингер".

У Энн свело желудок, но новость Джейн была более важной.

- В общем, - прошептала Джейн, - на прошлой неделе я вышла за него замуж.