Двойное проникновение (double penetration). или Записки юного негодяя

Ничего безобразней я в жизни не видел: какая-то смесь гриба, моллюска и растения в ореоле из бледно-голубого пламени. «Неловко думать, что так выглядит настоящая неопалимая купина», – приходит на ум лишь одна святотатственная мысль. Но помимо этого в голове у меня отчетливо звучит чужой Голос, очевидно, обращающийся к себе:

«Может, Йегова? Ох, неправильно. Тогда Иао? Опять не то… Иаве? Явва? А как Иа? Аиа? Иаоу? Йахо? Ойдахо? Йодхейвавхей?.. Яве? Яхве? Иаве? Нет, Иаве уже было, тогда Айхве? Иахве? Эль? Элохим? Элоим? Саддай? Раббони? Все не то, все неправильно. Эли? Эго эими? Инь и Янь? Израйл? Азрайл? А, Израиль?! Опять не то… Ни одно не подходит! Не понимаю, как я мог его забыть».

С каждым именем «нечто» искажается во что-то еще более ужасное, чем раньше, отчего в конце концов становится неловко созерцать бессмысленность его превращений. И вдруг меня осеняет даже не мысль, а прозрение – так это же древнееврейский Иегова собственной персоной. «Так вот как выглядит Бог, переживший смерть». Когда-то он объяснил Моисею значение своего имени: «Я стану тем, кем желаю», а теперь позабыл его, боясь повторить участь своего предшественника Ра, заложника хитрости Изиды. Вместе с именем он потерял и главный свой атрибут – Красоту. Красота – страшная сила, ею все пользуются, чтобы обращать и покорять. И вот он состарился и может превращаться только во что-то безобразное.

«Мене, мене, текел, упарсин». Как это верно для мира, который настолько дряхл, чтобы помнить, что такое красота и ревность по отношению к самому себе: да не будет у тебя иных Богов, кроме меня. И когда я вдруг выплевываю из себя неожиданно всплывшие в сознании слова «Или, Или! Лама савахфани?» – поднимается чудовищный вихрь вокруг, сметая этот мир и обнажая кромешный мрак внешней тьмы и скрежета зубовного.

– 8-

Под ногами хрустел битый кирпич, остро пахло мочой, стояла кромешная тьма, хотя я ясно чувствовал, как меня обступали со всех сторон изъеденные временем стены подземелья. Голова не кружилась, но сильно болела правая ее половина, словно меня ударили. Я точно знал (откуда – ума не приложу), что впереди выход, но понятия не имел, что меня там ждет и где я. Внутри зрело противное чувство: это явно не Крумлов.

Снаружи предчувствие подтвердилось со всей очевидностью окружающего пейзажа: я оказался на старом еврейском кладбище среди каменных надгробий, позолоченных февральским солнцем, словно жидким янтарем. Как будто на истощенную от истории землю проливалась равнодушная щедрость Зевса, отца всех богов, уставшего блудить. Вдали виднелись окрестности Храмовой горы Иерусалима. Я не поэт, поэтому город мне сразу не понравился: никакой архитектуры, один лишь самоварный купол мечети на плоской горе, да к тому же я в чужой стране без денег и документов, а тут еще постоянная война с арабами, каждый день теракты…