Двойное проникновение (double penetration). или Записки юного негодяя

Почему я оказался здесь, а не в Чехии? По-видимому, виной тому иудейский символ, который выбросил меня сюда, в место притяжения молитв всех евреев. Во всяком случае, если бы мой трюк с порталом не сработал, могло бы быть и хуже. Вы не поверите: я, наверное, не меньше часа захлебывался смехом, сидя на чьей-то могиле и представляя, какие сейчас рожи у тех, кто хотел меня поймать. Била дрожь, мурашки бегали по коже от одной мысли, что я избежал смерти. Я жив и на свободе!

Меня привел в чувство старик с цветами, который появился из ниоткуда и, как бешеный, заорал и замахал руками, словно я понимал его иврит. По-английски попросил его заткнуться. Старик пришел в совершенную ярость, обозвал меня, тоже перейдя на английский, фашистским ублюдком из Европы, и заковылял прочь – судя по всему, звать сторожа или полицейского, а я решил найти более подходящее место для себя, живого, и начал подниматься к смотровой площадке, у подножия которой раскинулось кладбище.

Уже в каких-то десяти метрах от стены я явственно услышал сверху шум и русскую речь: видимо, группа русских туристов фотографировалась на фоне Храмовой горы. Громкий голос с плохо скрываемым раздражением уязвленного самолюбия рассказывал о том, что располагалось за моей спиной и как к этому следует относиться. Я отлично знал психологию соотечественников и потому закричал им снизу, чтобы они помогли мне выбраться. Эффект превзошел все ожидания: шесть мужских голов и три женские склонились над краем отвесной стены и с явным любопытством созерцали меня, словно восставшего из мертвых.

– Что ты там делаешь? – наконец снизошел до моих кривляний седовласый плейбой с ярко выраженной армянской внешностью. – Яков говорил, что это кладбище закрыто для туристов. Как ты сюда попал?

– Сам не знаю, – честно признался я. – Вытащите меня, ребята, и я буду вам по гроб жизни благодарен.

– Вы рискуете жизнью, – хорошо поставленным голосом экскурсовода отметила кучерявая голова в круглых очках, – для евреев это место священно. Вас запросто могут застрелить.

– Так помогите мне, братцы, – взмолился я, не на шутку перепугавшись. – Меня уже какой-то старик тут оборал. А вдруг и впрямь застрелит. Спасите. Мы же с вами одной крови, из одной страны…

Короткая и бурная дискуссия наверху закончилась тем, что мне в руки прилетел конец буксировочного троса, который я обмотал вокруг пояса, а затем меня буквально вытянули наверх, в крепкие объятия нечаянных соплеменников. Как раз кстати: внизу снова появился злой старик, уже с двумя полицейскими, шел и громко кричал на своем варварском языке.

Компания, в которую я попал волею случая, состояла из пяти мужчин и трех женщин, а также экскурсовода Якова и водителя. Возглавлял ее седовласый армянин с характерной фамилией Иванов, хозяин модного архитектурного бюро в Москве; его сопровождали старые школьные товарищи: театральный режиссер Саркисов, которого все звали Саркисычем, IT-шник Кочетков, торговец цветами и одновременно гражданин Израиля Гриня, а также некий Гроссман, писатель-маргинал.

Самый примечательным персонажем из них был, безусловно, Гроссман: и не только оттого, что он считал себя писателем, но и потому, что все время нес невероятную трансцендентную чушь, провоцируя экскурсовода на горячие дискуссии. Гроссман немедленно подарил мне свою книжечку «Случай в Венеции», сюжет которой, если честно, не блистал особой оригинальностью: история о том, как мужчина превращался на время в женщину, что само по себе абсолютно банально, но детали метаморфозы впечатляли. Не буду голословным и приведу цитату из этого опуса, чтобы любой мог понять живость воображения автора:

«…И тут же все пришло в движение: из-за красных полотнищ с каббалистическими знаками выскочили абсолютно голые девицы с раскрашенными лицами, а на верхнем балконе, прямо напротив кресел Адама и лже-Марчелло, появилось семь клинобородых худых мужичков в адамовых одеждах, прикрывающих свои срамные места электробалалайками различных размеров: от малюсенькой, размером с матрешку у самого длинного, под два метра ростом, и до гигантской двухметровой, по иронии судьбы доставшейся самому маленькому и тщедушному из них, – и, дружно ударив по струнам, бодро заиграли заунывные старинные русские песни, начиная от «Стеньки Разина» и заканчивая «Черным вороном».

То стонут, то заливаются балалайки, и невольно перед глазами Адама встают туманные поля, серые избы с лучинами вместо электричества, тихие заводи, сосновые суровые леса, в которых полно душистой земляники. И на душе не то печаль от этих балалаек, не то какая-то неясная надежда. Обрываются балалайки, обрывается мечта. И на душе погано, ох погано, словно там кошки нассали: обидно, что родился и вырос в неправильной стране, где он никому не нужен. Там же ему суждено и умереть, в полной безвестности, послужив удобрением для выращивания следующего поколения у себя на Родине.