Двойное проникновение (double penetration). или Записки юного негодяя

Удивительное дело, как любят наши люди вдали от отчизны порассуждать, кому живется весело, вольготно на Руси. Мои нечаянные спутники не стали исключением. Они самозабвенно предавались метафизической похоти рассуждений о том, кто виноват и что делать, попивая крепкое красное еврейское винцо и греясь под февральским солнцем на двести метров ниже уровня мирового океана. Обидно, что те же самые люди, плоть от плоти совка, вот здесь, в Израиле, могли жить вполне счастливо и успешно, о чем красноречиво свидетельствовал пример Грини или того же Якова, а точно такие же люди у нас, в «империи зла», всю энергию и талант тратили на то, чтобы элементарно выживать – в прямом и переносном смысле.

Больше всех возмущался Гроссман. Он называл себя жертвой издательской системы, которая не пропускает через фильтры ничего нового и свежего в литературе. С горячностью, достойной зависти импотента, доказывал, что у нас всегда востребованы лишь ловкие имитаторы, которые копируют известные западные образцы, начиная от Буковского и заканчивая Роулинг; главная отличительная черта – абсолютная, блистательная вторичность.

– Они искренны в своей посредственности, – твердил Гроссман, – делают талантливые копии, но это именно копии: копии героев, копии авторских размышлений о жизни.

– Тоже мне открытие, – возражал ему я. – Да у нас само государство так устроено, что во главе стоит какая-нибудь тварь вонючая или дремучая посредственность. У нас даже специальные люди есть, политтехнологи, которое из говна героев лепят. И очень большие деньги получают. Действующие главы нашей страны – не исключение.

Мой комментарий произвел неожиданный эффект на Иванова: тот страшно обиделся, что я столь уничижительно отозвался о ставшем для всех одиозным тандеме.

– А я верю этим мальчикам! – заговорил Иванов со слезами на глазах, с армянским пафосом, словно актер на сцене, закинув голову вверх, будто извиняясь за то, что не успел продемонстрировать глубочайшую преданность режиму. – Они хотят, чтобы мы жили лучше. Я верю этому мальчику в Кремле: он хочет сделать нашу страну цивилизованной и процветающей. Он искренний, я по его лицу вижу. Не умеет врать, в отличие от своего патрона. Мы вообще должны быть им благодарны за все, что у нас есть: они позволяют нам зарабатывать деньги, благодаря им я стал миллионером. У нас самые низкие налоги в мире, клянусь вам: мой дядюшка в Америке рассказывает просто ужасы о том, сколько он должен платить. Я искренно считаю, что они хорошие. Я их люблю и воспринимаю всерьез.

Неожиданная речь добровольного подлизы, создавшего весь свой капитал на воровстве (обналичка НДС; уклонение от налогов; откаты и серые схемы; вывод денег за границу) и готового лизать любую царственную задницу, лишь бы ему не мешали воровать, компанию несколько озадачила. Столь откровенная подобострастность редко встречается в интеллигентной среде: позволительно унтер-офицерской вдове себя сечь, но никак не людям свободных профессий, – это какой-то моветон. Даже у подружки Иванова от удивления отвалилась челюсть, в которой застрял салатный лист.

Чтоб разрядить повисшую паузу, старый приятель Кочетков очень уместно процитировал Венечку Ерофеева: «Ты что же, думаешь, что за тобой сейчас наблюдают? Какие глаза! Они постоянно навыкате, но – никакого напряжения в них. Полное отсутствие всякого смысла – но зато какая мощь! Эти глаза не продадут. Ничего не продадут и ничего не купят… Эти глаза не сморгнут», и после этого язвительно заметил, что акт верноподданнического холуйства вряд ли оценят те, для кого он предназначен. После Иванов и Кочетков сцепились в жарком споре о том, кто лучше: первый президент-демократ или его преемник-ренегат; оголтелый цинизм бывших комсомольцев, стремящихся к обогащению, облеченный в форму лживой демагогии, или великолепное омерзение всеобщей коррупции, возведенное в ранг национальной идеи.