Двойное проникновение (double penetration). или Записки юного негодяя

Сидя на берегу Мертвого моря, по другую сторону которого лежала принципиально другая история и миропонимание, я отчетливо чувствовал всеми своими сверхспособностями, что в цивилизационном выборе я находился на неправильной стороне. Мы все здесь были обречены с нашей неистребимой духовной ленью и почти метафизической жестокостью к врагам на полное поглощение исламским миром. Все время, что мы провели на Мертвом море, над Иорданским берегом клубились грозные облака грядущего Армагеддона, словно там медленно вскипала волна благородной ярости зреющей войны народов за священное право первородства. У нас было стойкое предчувствие, что как только тоненькая пуповина помощи со стороны Америки оборвется, то все здесь будет сметено в небытие, и никакой мировой сионизм живущим на этом берегу не поможет. Мне пришла пора отсюда убираться: меня ждала Прага.

Пока евреи и русские выясняли, кто из них лучше, я установил Tor на ноутбук Якова без его ведома и обновил заказ на документы для Колосова, переадресовав их доставку в отель Residence Beach в Нетании, где планировали остановиться мои соотечественники. Оплатил со своего резервного счета, а еще заказал себе кредитную карту с неограниченным лимитом, которую должны были доставить в тот же отель на ту же фамилию, что и словацкий паспорт. Обнулил счета Якова и Грини, присвоив их деньги, чтобы чуть-чуть сбить с них спесь: пусть снова почувствуют, что их ничто от нас не отличает, кроме веры в собственную безопасность; теперь будут знать, что и здесь они уязвимы. Это был не акт возмездия, а просто легкая пощечина их самолюбию. Еще Довлатов заметил, что в борьбе тщеславия с осторожностью побеждает тщеславие: да, я не был исключением, но не дать пинка сбежавшим соотечественникам не смог. Пусть знают, что Родина о них никогда не забывает.

До того как покинуть окрестности Мертвого моря, мы посетили гордость всего еврейского народа – крепость Масаду, оплот противостояния свободолюбивой и гордой маленькой Иудеи бездушной военной машине Римской империи. Яков со слезой в голосе рассказал нам, как гарнизон крепости после трех лет осады, осознав, что поражение неизбежно, решил предпочесть самоубийство плену. Каждый мужчина убил жену и детей, затем выбранные по жребию убили остальных и сами себя, – в результате римляне нашли на руинах лишь двух ветхих старух и пятерых детей, спрятавшихся от собственных палачей. «Все прямо как у нас, – подумал тогда я, – наверняка жизнь раба в Риме была намного приятней жалкого полуголодного существования среди этих бесплодных камней». Но тупое упрямство и религиозный фанатизм сделали свое черное дело, до сих пор помню речь Якова, цитировавшего Иосифа Флавия: «Мужайтесь, герои, покройте себе славой! Уже давно постановили мы не подчиняться ни римлянам, ни другим властителям, кроме одного только Бога. И вот настало время исполнить наш обет».

Предпочли смерть рабству, вот глупцы: глядя на все эти следы борьбы с цивилизационным напором Рима, диву даешься, что любая история повторяется вновь, только теперь в качестве бескомпромиссного апологета прогресса выступает Америка, а ей противостоит все тот же арабский мир, да еще мы, друзья арабов, вечные глупцы. Тот же Иосиф Флавий, лишь подчинившись Риму, состоялся как человек, стал историком.

Пока мы спускались вниз по змеиной тропе, вьющейся по восточной стороне скалы, на вершине которой располагалась крепость, я успел до отвращения насмотреться на постапокалиптический пейзаж. Он расстилался вокруг, насколько хватало глаз, и наглядно показывал факт свершения Страшного Суда над этой землей почти две тысячи лет назад: безжизненная пустыня из камня и песка с лазоревой заплаткой бесплодного моря на горизонте под белесым небом, песка, присыпанного белым пеплом холодного солнечного света.

Спускаясь, Гроссман громко цитировал свои стихи, словно издеваясь над нами и нескромно пользуясь тем, что все должны идти в одном строю по узкой тропе. Волей-неволей, но что-то запомнилось. Чтобы понять, как это звучало, приведу одно из них: не хватает только гнусной тональности его голоса для полноты восприятия.

Спиральный треугольник Кара-Дага
Пропарывает круга синеву,
И половая тряпка моря моет скалы,
Облизывая пляжа кривизну.
Увядшая трава бессмертья
Озолотила склоны гор,
И миражи былых столетий
Сложились в призрачный узор.
И бездна разности понятий
В однообразии Имен
Пытливый ум сковала знаком
Прозрения иных времен.

А вокруг только скалы, обглоданные временем до карамельного блеска, скрип песка под ногами и ветер, ветер, ветер. Ветер в моей голове. Как говорил один хороший писатель: «В этом мире я только подкидыш». Очень точно эта фраза звучала тогда в свете того, как я оказался в этой стране и в этой компании.