Двойной без сахара

— Лиззи, не надо больше ничего объяснять, — я сумела вырвать руку, но ноги не слушались. Топко, как же топко. Сейчас втянет в болото, и все. — Я верю, что кто- то способен любить всю жизнь только одного человека. Ты не одна такая. И я действительно рада, что в твоем случае есть взаимность. Пусть и с таким опозданием. Я рада за вас с Сильвией. Действительно рада.

— Нет! Ты не поняла меня, — Она обхватила обеими ладонями мой кулак.

— Совсем не поняла… Как ты не понимаешь сейчас себя. Мы слишком разные, и дело даже не в возрасте… Я не должна была поддаваться минутной слабости. Мы обе были пьяны и могли бы забыть все, как дурной сон… — Ее хватка стала сильнее. — Но я вдруг подумала, что ты мой второй шанс. Я выключила свой разум и заставила тебя поверить, что тебе это тоже нужно. Молчи! — Она нажала мне на пальцы, чтобы сравнять физическую боль с душевной. — Но тебе это не нужно. Сейчас уж точно не нужно искать другую женщину. И, — Лиззи покачала головой. — Ты можешь не верить, но отпустить тебя к мужчине мне будет легче, чем к женщине.

Я сжала губы. Отпустить… Я никогда не овладею языком на должном уровне, чтобы так красиво лгать. Она меня отпускает… Нет, Лиззи, ты меня прогоняешь. Ты меня просто выставила за дверь, когда я перестала быть тебе нужной. Я кивнула. Говорить ничего не надо. Она ведь не считает меня настолько дурой. Я буду в это верить.

— Отпусти меня сейчас, — И Лиззи с облегчением разжала пальцы. — К другой женщине. Я пойду к Мойре. У нее есть диванчик…

— Лана! — Лиззи вскочила со скамейки. — Прекрати вести себя, как обиженный подросток. Мы поговорили, как взрослые люди. Ты завтра возвращаешься к мольберту, чтобы было, что отправить на выставку. У тебя есть своя комната. Ты будешь в ней жить и ты будешь работать. Без истерик. Сильвия не будет мешать. Сегодня она просто была на нервах из-за встречи с тобой. И… Она призналась сыну, что любит меня, и он ушел, не сказав ей ни слова. Она позвонила дочери, хотя о таком не говорят по телефону, из-за страха, что брат наговорит ей гадостей.

— Дочь не была на похоронах отца?

— Джулия рожает через месяц. Ни одна авиакомпания не взяла бы ее на борт. Да и Эдди не хотел бы, чтобы она рисковала ребенком. Они не так давно виделись. Он прилетал в Париж по работе. Он последние года специально заключил много контрактов в Европе, чтобы чаще видеться с дочерью. Лана, я тебя не отпускаю.

Лиззи сказала, как отрезала, но и я сумела найти в клокочущей груди твердые звуки:

— А я все равно ухожу. Мне собаку выгулять надо. Я приду утром за мольбертом и поеду в деревню. Такой расклад тебя устраивает?

— Как тебе будет лучше.

— Вот так мне будет лучше.

Я пошла дальше по тропе. Ноги отяжелели, и я проваливалась в землю глубже обычного, и, когда деревья окончательно скрыли меня от Лиззи, я нагнулась, чтобы сорвать пучок травы и обтереть кроссовки, а потом этой же рукой глаза — надо взять себя в руки. Плакать при Мойре нельзя. Я не могу сказать ей правду. Презрения в ее глазах я не вынесу.

— А я только ужинать собралась. Бери скорее тарелку, — засуетилась Мойра, оттягивая собаку к миске. — Иди уже поешь! Как вы уехали, она два дня к миске не подходила.

Джеймс Джойс рвалась ко мне обратно. Я присела подле нее, и собака меня всю облизала. Вот она, замена дождю, теперь можно и слезы незаметно утереть.

— Пойдем, я тебя покормлю.

Я присела у миски, набрала в ладонь корма и протянула собаке. Та продолжала тыкаться мне в лицо ледяным носом, а потом все же схватила с ладони один шарик, второй третий…

— Будешь, как ребенка, ее кормить. Совсем сдурела! — всплеснула руками Мойра, и я не поняла, кто все-таки сдурел. Наверное, мы обе. Но Джеймс Джойс начала есть. Съела две горсти, а потом перешла в миску. Тогда я соскребла себя с пола и прошла на кухню — вода в кране обжигала, будто в чайнике — что Мойру не устраивает?

Она уже не только поставила мне тарелку, но и завалила картошкой и тушеными овощами. Хорошо, что я не съела чертовы спагетти. Явно бы всю ночь мучилась несварением желудка. И ирландский хлеб с маслом вкуснее итальянской фокаччи в сто раз.

— Лана, что случилось?

Я шмыгнула уже громче. От бабушек слез не скроешь, но можно соврать. Она не знает меня, как облупленную, хоть я и являюсь к ней в который раз в грязной футболке.

— У моей подруги, — с трудом выговорила я последнее слово, — умер брат. Она вернулась с похорон вместе с его вдовой. Сейчас там такое настроение, что мне самой хочется плакать. Извини. Я сейчас успокоюсь.

Я потерла глаза ладонью, а потом вытерла руку о джинсы.

— Поплачь, ничего страшного. Лучше плакать о чужом горе, чем о своем.

Она права. Свое горе лучше заедать, и я стала запихивать маленькие картофелины в рот чуть ли не целиком.

— И хорошо, что они не дома. Он к ним не придет, даже если они его ждут.

— Кто? — опустила я вилку с наколотой картофелиной.

— Он, — ответила Мойра спокойно. — Думаешь, что я сюда переехала? От покойника своего бежала, чтобы он уже успокоился там.

Хорошо, на столе уже стоял чай. Я отхлебнула чуток, чтобы не закашляться.

— Не успели мы с ним пожить, не успели…