Двойной без сахара

Я продолжала пить. Останавливать Мойру нельзя, но и к сумасшедшему разговору я не готова. Но от него уже некуда было деться.

— Мне было уже пятьдесят, когда мы встретились. Коннор был на восемь лет старше. Он тогда как раз развелся. Жена ушла от него после тридцати лет брака, ничего не сказав. Нет, сказала, что всю жизнь с ним промучилась и умирать рядом не хочет. И дочь перестала с ним говорить и даже внуков не показала. Сын забрал его к себе, но потом уехал из Голуэя в Дублин, и Коннор остался совсем один. Вот и ходил играть в карты по пятницам. Мои племянники тоже выросли, своих детей заводить не спешили. Ферму продали, как умер мой брат. Я одна осталась в доме. Целый день вязала, а по пятницам тоже ходила играть. А Коннор все любил трюки на картах показывать. Так слово за слово и про жену, и про дочь, и про внуков, и сына рассказал. Ну и я своей жизнью поделилась. В церковь мы не пошли, куда уж там… Посидели, помолились… И довольно Бога отвлекать. Коннор ожил, вдруг снова захотел за рыбой ходить. Старую лодку починил. Старый рыбак, что уж там… Это навсегда. А я Богу молилась, чтобы вернулся. Да видно не услышал меня Бог.

Мойра собрала посуду, даже мою тарелку, хотя в той оставалось пару картошин, и ушла с ними к кипящему чайнику.

— Я три дня на берег ходила, пока его сын не приехал и не увел. А как увел явился ко мне Коннор. Как вечером опустится туман крупными каплями на крышу, так и приходит. Я чашку на стол поставлю и со стула встать не могу. Он на свой садится, руки ко мне тянет, чтобы согрела ему пальцы, как всегда, а на моих потом, как на крыше дома — туман, будто я на улице стояла… Пошла как-то в пятницу в карты сыграть, чтобы людей живых увидеть. Возвращаюсь — кружка его любимая разбита. Стояла на полке у самой стены. Те, что с края, целы, а эта на полу и только на две части распалась, ручка даже не откололась. Словно взял он ее сам, да не донес до стола, выронил. На следующий вечер жду, не идет. Дверь открыла — дождь стеной. Обернулась — сидит. Как сквозь меня прошел, не заметила. Поту меня со лба струится. Страшный взгляду него, злой, и руки ко мне тянет, а мне дышать стало нечем… Открыла глаза, сын его надо мной склонился. Не ждала его. Чего приехал, непонятно. Отвез меня к врачу. Сказали, сердце… Я молчу про Коннора, но сыну его сказала, что не вернусь в коттедж. Боюсь одна жить. Стал спрашивать, возьмут ли меня племянники, да куда ж возьмут… Мальчик не женат, а у девочек свои семьи, куда ж я к ним. Вот он и нашел этот коттедж. Мать Шона обо мне заботилась, как о собственной матери, и мы обе с ней сидели на последней скамье в церкви, хотя я ездила с ней лишь за компанию. Я с Богом распрощалась. Как и с людьми, которые верят в его доброту. Он жестокий этот бог, очень жестокий… Но мать Шона молилась ему, а потом…

— А потом я знаю, — перебила я, страшась подробностей про депрессию Шона.

— Шон мне рассказал, что ты и этот коттедж спасли его.

Но спасет ли она сейчас меня? Как сказать про ночлег? О, нет… О, да…

— Мойра, Шон разрешил мне взять ключ от его дома. Всего на одну ночь. Я хочу дать им выплакаться без посторонних глаз.

Не скажу же, что выплакаться нужно мне в тайне ото всех. Особенно от Мойры. Она тут же вытерла руки, достала из шкафчика ключ и протянула мне.

— Может, останешься у меня? — предложила она то, зачем я шла. Только сейчас мне вдруг захотелось остаться одной. Нет, не совсем одной.

— Я возьму Джеймс Джойс с собой для компании. Спасибо. А на завтрак мы придем, обязательно.

И мы пошли. Без поводка. Собака не отходила от ноги, а я сжимала в руке заветный ключ, боясь потерять, и плевать хотела на боль от врезавшегося в ладонь брелка. Замок поддался так легко, будто я каждый день его открывала. В доме холодно. До ужаса. Я включила свет и прошла на кухню. В кране лишь холодная вода. Ну, конечно, Шон все отключил. Наверное, и в душе водогрей не заработает. Зато налила собаке воды. Она радостно принялась ее лакать, а потом вытерла морду о мои колени.

— Доживем до утра как-нибудь, — сказала я ей по-русски.

Джеймс Джойс кивнула. Кажется, в сторону спальни, но я мотнула головой.

— Я имею право только на диван.

На нем шерстяной плед. Должно хватить. Если что, возьму второй с кресла. Или… Я открыла шкафчик. Бутылка виски закрыта. Значит, не судьба. Прошла в гостиную. На столике лежал мой альбом. Шон притащил ночью только маркеры. Рук не хватило. Решил, что виски куда важнее. А сейчас важнее бумага. Я отложила в сторону салфетки и раскрыла альбом на кухонном столе. Теперь бы еще отыскать карандаш. А вдруг… Я нагнулась к ящику, из которого Шон достал шило, чтобы испортить из-за меня свой ремень — строительный карандаш на месте. Раз Шон умеет им владеть, то и я овладею. Грифель толстый, но можно заточить. Напильник брать я не стала, воспользовалась простым ножом — острый, пусть и не скальпель. Чтоб такое нарисовать? Это будет моей платой за ночлег.