Двоюродная жизнь

Леночка его обнимает, ему все время подливает, а Танечка говорит: «Ты мне его не спаивай!» – «А почему это тебе? – ехидно и злобно отвечает Леночка. – Кто ты здесь такая?» Короче, такой цугцванг: Леночка на него запала, а он – на Танечку. Леночка в него вцепилась, чуть не в штаны лезет, а он Танечку обнимает и всякие слова говорит, на вполне сносном русском языке. Аспирант все-таки. Причем я вижу: для Леночки это все шутки, она и по виду такая, шлюховатая, а Танечка улучила минутку и мне шепчет: «Кажется, у нас с ним серьезно…»

«Да какое там серьезно! – говорю я ей. – Таня, мой тебе совет, езжай домой, возьми тихонько конфет полкоробки, и привет-пока, ты хорошая девочка, на хер тебе этот смугляк, еще залетишь, вообще беда будет». Короче, ушла она, а Леночка осталась, я ее спросил: может, ты тоже домой, смотри, он, скотина, лыка не вяжет, сейчас уснет. «Нет, – говорит, – он мой, вы же сказали, что если добровольно, то можно!»

Можно, можно, пожалуйста.

Потом меня на другие дела перекинули.

А совсем потом, лет через пятнадцать, я снова приехал в этот прекрасный русский город. По другим делам. Сижу в кафе, тихо поедаю бизнес-ланч. И вдруг слышу:

«Поломал ты мне жизнь, Ганыкин».

Поднял голову – официантка.

«Откуда меня знаешь?» – «Запомнила. По служебному удостоверению». – «Танечка! Ты? Как ты, что ты?» – «Да так, нормально. В смысле, херово». – «Что так? Муж пьет?» – «Немного». – «Бьет?» – «Так, иногда…» – «Хочешь, посадим? Или просто отмудохаем? Как шелковый станет». – «Не надо, спасибо». – «Да не за что… А когда же я тебе жизнь поломал?»

Она оглянулась, присела за столик и говорит:

«Когда меня домой отослал, тогда и поломал. Ленка-то с ним уехала. В Парагвай ему нельзя, так в Аргентину. У него там бизнес был, у него дядя крупный банкир. Ленка мне письма писала сначала. Фото посылала. Дом, пальмы, все дела. Потом перестала писать. Больше не пишет. А ведь я ему сильней понравилась, я точно знаю. Зачем ты это сделал, Ганыкин?»

Грустно мне стало.

«Не завидуй, – говорю. – Я ведь тебя спас на самом деле. Взорвали его в девяносто втором. Парагвайские спецслужбы. Вместе с женой. С Леночкой то есть. Всего, считай, десять лет твоя подружка прожила в доме с пальмами…»

Вдруг она как заплачет:

«Мне бы хоть пять лет такой жизни! Хоть три годика!»

– Я вообще-то человек спокойный в смысле жалости, работа у меня такая… – криво усмехнулся Всеволод Максимович. – Но смотреть на нее не мог, и утешать тоже. Встал и вышел.

Шел и насвистывал: las chicas chicas chicas.

Вот такая история. Не надо было перед этим козлом лакейничать. Лена бы уцелела, и Таня бы не огорчалась. Но – служба, черт ее дери. И молодость, в смысле – упертость и глупость.

несомненно и безраздельно Мы простимся на мосту

– Я ведь на самом деле тоже должна была погибнуть! – сказала Анна Лазаревна.

– Вы?

– Представьте себе!

Разговор шел о счастливых избавлениях: кто-то опоздал на самолет, который разбился; у кого-то ребенок устроил дикую истерику, что его укачивает, и родители, проклиная все на свете, сошли в ближайшем порту с дорогого туристического парохода, который через полчаса затонул на рейде, едва отчалив. Кто-то раздраженно ушел из последнего вагона, потому что там были крикливые туристы, с трудом нашел место в голове поезда – а последний вагон оторвался и упал с моста в реку. А кто-то просто-напросто, в южной стране отдыхая, устал ждать лифта и пошел пешком с двадцать пятого этажа, и правильно сделал – в лифте ехал человек с бубонной чумой, пятеро его спутников заразились, трое, кажется, умерли.

– А с вами-то что было, Анна Лазаревна?

– Забавная история, – сказала она. – То есть, конечно, ужасная история. Я тогда работала в «Максидроме», а сидела наша контора в «Елизавете»…

Все вздрогнули и посмотрели на нее. Даже не спросили, что такое «Максидром». Ясно, что какая-то фирма; наверное, крутая фирма, раз сидела в «Елизавете». Но «Елизавета» – это был небоскреб в сравнительно новом деловом квартале, пятибашенный офисный комплекс: башни «Петр», «Елизавета», «Екатерина», «Александр» и «Павел».

Двадцать лет назад «Елизавету» взорвали среди бела дня.

Шестидесятиэтажное здание внезапно воспламенилось снизу вверх, переломилось в середине и рухнуло, повредив соседние башни, завалив автостоянку и даже отчасти запрудив реку, так что движение прогулочных корабликов остановилось на полгода, пока из воды доставали покореженные балки, оконные переплеты и обгорелые тела. Погибло больше тысячи человек, включая тех, кто имел несчастье парковать свою машину, чтоб пойти вовсе даже не в «Елизавету», а в «Петра».

– Почти все наши погибли, – сказала Анна Лазаревна. – Нет, не все. Панферова и Шмидт на больничном. Разоренова поехала в министерство. Андрианов был в суде. Васильев в отпуске.

– Вы их всех помните? – спросил кто-то.