Двор Чудес

– Это знак, который получает каждый Лакрима после крещения слезами. Знак вступления в братство. Нужно поклясться никогда больше не плакать, через какие бы сложности ни пришлось проходить… какие бы преступления ни довелось совершать.

Лицо молодого неаполитанца, на мгновение смягчившись, вновь ожесточилось.

– Наша верность принадлежит Крестной Матери, и только ей. Без сожалений и угрызений совести!

Я подумала об Орфео, о его татуировке. В другой жизни он, вероятно, дал такую же клятву.

– А что произойдет с теми, кто лжесвидетельствует? – поинтересовалась я.

– Ему вырывают язык и обезглавливают, чтобы затем бросить в братскую могилу! – злобно выплюнул Джузеппе.

Я содрогнулась, вспомнив швы на шее Орфео, его рот, неспособный произнести ни слова. Значит, Лакрима бросила его голову в одну из могил Парижа, потому что он хотел покинуть их. Они, не доверявшие колдовству и алхимии, вероятно, не знали, что их жертва восстала из мертвых, вернулась к жизни благодаря неизвестным рукам, в виде коллекции органов, сшитых вместе…

– За всю долгую историю Лакримы есть только один предатель, которому удалось сбежать целым и невредимым, – пробормотал Джузеппе, словно вторя моим мыслям.

Смесь ненависти и презрения исказила его черты.

– Это твой друг, Маркантонио де Тарелла. За столетие, прошедшее с момента его трансмутации, этот гад в шелковых чулках избежал нашей вендетты!

14. Сделка

ПОТ СТРУИЛСЯ РУЧЬЕМ ПОД МЕШКОМ на моей голове.

Сегодняшнее передвижение было длиннее, чем все предыдущие вместе взятые. Лакрима, очевидно, выбрала место удаленное и секретное, чтобы совершить сделку, объектом которой я была.

Судя по ритмичному стуку сапог вокруг, Крестная Мать обеспечила мне отличное сопровождение. Джузеппе поддерживал меня за руку.

– А сейчас нельзя шуметь, – внезапно прошептал он на ухо.

– Почему?

– Мы готовимся пройти через тайное подземелье, известное только нам. И хотя на улице уже рассвело, а упыри, должно быть, спят, лучше все же их не будить.

В подтверждение слов мужчина заткнул мой рот кляпом. Сам тоже замолчал, позволяя моему воспаленному воображению свободно блуждать в фантазиях.

Куда меня ведут?

На край Парижа?

Эти дни я старалась спать как можно больше, чтобы набраться сил. Кому бы меня ни передали, я легко не сдамся: буду отбиваться даже со связанными кулаками, как бы безнадежно это ни выглядело.

Мы вышли из подземелья. Легкий ветерок проник под край моего мешка. «Наконец-то мы пришли», – подумала я, но не тут-то было. Передвижение продолжилось.

Я вся обратилась в слух, впитывая малейшие звуки, которые, кроме свиста ветра, казались приглушенными, ватными. Ледяное дыхание воздуха пробирало до самых костей сквозь дыры плаща, который бандиты набросили на мои плечи. Мостовая города сменилась на рыхлую, хрустящую почву. То и дело спотыкаясь о препятствия, похожие на корни растений, я вынуждена была хватать руку Джузеппе, чтобы не упасть.

– Мы на месте, – внезапно объявил он, вынув мой кляп и сняв мешок с моей головы.

Свежий воздух опьянил, дневной свет ослепил. Глазам потребовалось несколько мгновений, чтобы привыкнуть к сияющей белизне: пейзаж вокруг поражал безупречностью. Хруст, который я ощущала под сапогами, был свежевыпавшим снегом.

Мы стояли у перепутья посреди леса. Я насчитала восемь белых бороздок-тропинок, которые лучами расходились между деревьями, покрытыми инеем. В центре возвышался каменный обелиск, увенчанный статуей грифа с белыми от изморози крыльями. Туман цеплялся за голые ветви, отяжелевшие под снегом. Хотя невозможно было определить положение солнца за облаками, деревенский инстинкт подсказывал мне, что это утренний туман.

Вокруг ни души.

В этой густой, пушистой тишине шумный город как будто исчез. И даже больше: его никогда не существовало.

– Мы перешли на другую сторону крепостной стены, – прошептала я.

– Наш клиент предпочитает вести дела здесь, в Булонском лесу, избегая обмена любезностями с таможней на окружной дороге Парижа, – объяснил Джузеппе.

На нем черная маска волка, как и на полудюжине разбойников вокруг нас.

Клиент, которого он упомянул… уже подъезжал к нам сквозь дымку центральной аллеи в карете, запряженной четверкой лошадей. Когда экипаж приблизился, я увидела двух кучеров с закрытыми лицами и четырех вооруженных лакеев на запятках. В отличие от Лакримы на них были не простые хлопковые шарфы с отверстиями для глаз, а сделанные на заказ бархатные маски.

Я – словно жертвенный агнец, единственная с открытым лицом среди толпы преступников. Я не собиралась склонять голову! Наоборот, подняла подбородок повыше, позволяя ветру развевать седые волосы, а снегу припудривать их хлопьями.

О, мама, благослови меня мужеством выстоять, ибо я нуждаюсь в нем как никогда!

Лошади остановились на другой стороне перекрестка, примерно в пятнадцати метрах от нас, выдыхая через ноздри длинные струйки пара. Копыта ушли в снег до самых пут.