Двор на Поварской

Так Анатолий и въехал на этом альте в Лидкино подземелье. Вместе со своей мамой. И если Анатолия все домашние просто снисходительно терпели, то маму его обожали всей душой. Было совершенно непонятно, как от такой удивительной, цельной и умной женщины мог родиться такой… Анатолий. Звали маму Мария Алексеевна – простая, тонкая, маленькая старушка с жидким пучком седеньких волосинок и въевшимся в прозрачную веснушчатую кожу запахом валериановых капель. Всё, к чему бы она ни притрагивалась, моментально начинало пахнуть валерианкой. Зато говорить с ней было одно удовольствие. И Поля, и Ида, и Лидка полюбили ее всем сердцем, сразу и безоговорочно, и иногда даже казалось, что терпят Анатолия только из-за его матери. А Анатолий… Да что Анатолий… Его катастрофическая приклеенная улыбка намекала о классическом осознании собственного несовершенства и стала своего рода его единственной защитой от окружающих. Общаться с ним было сложно, а многим и совершенно невозможно. Как со стеной. Иногда это было все равно что разговаривать с Великой Китайской стеной – длинной, извивающейся и непонятно зачем построенной. А иногда вообще как со Стеной Плача – безысходного и удивленного, как на свет божий появляются такие чудеса. Он слушал, молчал, улыбался, подмигивал и вдруг говорил – обезоруживающее и обескураживающее. В основном присказки или поговорки. Например, «Папа знает, папа пожил, хер на музыку полóжил!», «Всё в ажуре, а х. на абажуре!» Или подкидывал загадку: «С луком, с яйцами, но не пирожок!» И сразу, не дав ни секунды на размышление, выкрикивал: «Робин Гуд!» И начинал долго и занудно ржать, похрюкивая. Когда он проникался к собеседнику, то рассказывал ему, независимо от пола, солдатские анекдоты, именно солдатские, несмешные и пошлые, других не понимал. А когда ему кто-то не нравился, он обычно говорил: «Он залез на вершину чванства и куражится!» Видимо, ему нравилось это словосочетание. И ведь нельзя сказать, что он был полным дураком – совсем нет: он был полным мудаком. Поэтому острая на язык Поля пригвоздила его раз и навсегда прозвищем Принц Мудило, но в семейном употреблении он был просто «принц». Узнай у принца, попроси принца сбегать за хлебом, принц уже полчаса торчит в сортире, скажи, чтоб вышел, – и так далее.

В один из отцовских приездов. Борис, Аллуся и Лидка. Конец 1930-х

Вы думаете, Лидка где-то на юге в поле подсолнухов? Нет, во дворе на Поварской в одно из лет тридцатых годов

Был он на самом деле вполне добрым, но очень прижимистым, его, можно сказать, где-то даже любили, но разговаривать с ним было очень сложно, и контакт установить проблематично. И главное, ни в коем случае нельзя было просить у него взаймы, ни копейки, иначе начиналось многодневное непрекращающееся занудство. А так был добрый и заботливый. Лидку обожал, во всем ей потакал, старался угодить, обихаживал. Ноги у Лидки были разбиты, натружены и изуродованы балетом, ныли уже с молодых лет к перемене погоды. Принц всюду выискивал рецепты от болей в суставах, все, что хоть как-то могло облегчить нередкую боль, сразу испробовалось на Лидке. Сам делал мази на пчелином яде, ставил настойки на перце, порошки из беладонны, безоговорочно верил в чудодейственную силу того, что изготовлял, и срочно ждал результата, натерев Лидкины колени сурочьим жиром или чьим-нибудь ядом. Результат часто был, но иной: Лидка начинала или кашлять, или чесаться, или покрываться сыпью и волдырями. А Принц пускался на поиски другого волшебного средства.

Вот такой он у меня немножко уникальный, говорила про него Лидка.

Так и жили себе тихо-спокойно. Лидкины мужчины подружились, женщины не ссорились. Только Аллуся чувствовала себя несчастной, лишней и ненужной, мечась между двумя смежными комнатенками: в одной любимый отец с чужой неулыбчивой тетей, в другой – обожаемая мама с малознакомым и очень улыбчивым дядей.

Я почему-то особо не расспрашивала бабушку (как странно называть Лидку бабушкой) про прошлое и про ее мужчин.

Казалось, она всегда будет рядом, узнаю, если что понадобится. А когда спрашивала, вдруг, беспричинно, просто так – она чуть заводила глаза, немного улыбалась, хлопала ресницами и без подробностей отвечала на мои детские вопросы.

– Боря – дедушка? – спрашивала я.

– Дедушка.

– А Принц тоже дедушка?

– Тоже.

– Оба одинаковые?

– Да.

– А кого ты больше любишь?

– А что ты спрашиваешь, Козочка?

Я у нее была Козочкой.

Потом, хоть и много позже, Лидка с Принцем расстались: Лидка досыта наелась его мудаковатостью, солдатскими шутками и наивными улыбками. И это его классическое высказывание: «Лидочка, съешь эти таблетки, а то давно в ящике валяются, жалко выбрасывать!» Прижимистый был, да…