Двор на Поварской

От Махачкалы до Баку
Луны плавают на боку,
И, качаясь, плывут валы
От Баку до Махачкалы.

Нас на грешной земле качало,

Нас качало в туманной мгле.
Качка в море берет начало,
А кончается на земле.

Весь в игре!

Нас качало в казацких седлах
Так, что стыла по жилам кровь.
Мы любили девчонок подлых —
Нас укачивала любовь.

Роберт, восторженно глядя прямо Генке в глаза, вдруг с полуслова подхватил:

Водка, что ли? Еще и водка,
Спирт горячий, зеленый, злой.
Нас качало в пирушках вот как:
С боку на бок и с ног долой.

Только что нам тревожиться, если

Наши зубы, как пена, белы?
И качаются наши песни
От Баку до Махачкалы.

Только звезды летят картечью,

Говорят мне: «Пойди, усни!»
Дом, качаясь, идет навстречу,
Сам качаешься, черт возьми.

Я стою один, успокоясь,

Я насмешливо щурю глаз:
Мне Каспийское море по пояс,
Нипочем, уверяю вас!

Ребята вокруг притихли, кто-то попытался даже вспомнить стихи, но более чем на две строчки никого не хватало.

– А это знаешь? Страшное, его последнее… – спросил Робка.

Я однажды, ребята, замер.
Не от страха, поверьте. Нет.
Затолкнули в одну из камер,
Пошутили: – Мечтай, поэт!

В день допрошен и в ночь допрошен.

На висках леденеет пот.
Я не помню, где мною брошен
Легкомысленный анекдот.

Он звереет, прыщавый парень.

Должен я отвечать ему,
Почему печатал Бухарин
«Соловьиху» мою, почему?

Я ответил гадюке тихо:

– Что с тобою мне толковать?
Никогда по тебе «Соловьиха»
Не намерена тосковать.

Как прибился я к вам, чекистам?

Что позоришь бумаги лист?
Ох, как веет душком нечистым
От тебя, гражданин чекист!

Роберт остановился и с вызовом взглянул на Генку. Гена, немного замешкавшись, подхватил:

 Я плюю на твои наветы,
 На помойную яму лжи.
 Есть поэты, будут поэты,
 Ты, паскуда, живи, дрожи!

 Чуешь разницу между нами?

 И бессмертное слово-медь
 Над полями, над теремами
 Будет песней моей греметь.

 Кровь от пули последней, брызни

 На поляну, берёзу, мхи…
 Вот моё продолженье жизни —
 Сочинённые мной стихи.

Алла слушала, глядя то на одного, то на другого. Один, Генка, весь какой-то заостренный, резкий, артистичный, сконцентрированный только на себе и очень талантливо читающий стихи, помогал себе руками, сгребая воздух вокруг, чтобы хватало дальше на вдох, и едко и с вызовом глядел на всех вокруг: как я вам? Другой, Робка, мощный, огромный, плечистый, излучающий доброту и совершенно не похожий на поэта, читал, сцепив руки сзади, чуть заикаясь и глубоко вдыхая сигаретный дым, но читал так, что стихи шли сразу в кровь, разливались по телу, и начинало казаться, что это именно твои стихи, твои, а не чьи-то.

Ребята вокруг хлопали, а дуэлянты, как бойцовые петухи, продолжали действо.

– А это знаешь? Чье? – не унимался Робка: