Двор на Поварской

У бригадирши каждый паз
Проконопачен туго.
И мастер ставил ей не раз
В пример ее подругам!

Садовников читал фальцетом, по-детски радостно приподнимаясь на носочки и с неукротимой верой в то, о чем читает. История была длинная, со вступлением, кульминацией и на жутко производственную тему:

И мастер, радостно вздохнув,
Со лба свой чуб откинул,
И полушубок распахнув,
Приспособленье вынул!

Он победно взглянул на всех, но не увидев ожидаемой восторженной реакции, моментально нашелся:

– Незрелые они у меня еще… Нуждаются в доработке.

– Ты, главное, не упади, когда созреешь! – раздухарилась Поля. – Тоже мне, молоко на губах не обсохло, а туда же, в критиканы, заклеймить да пригвоздить! Иди и точи свое приспособленье! А главное, на морозе не застуди, а то детей не будет!

– Вы просто все неправильно поняли! – негодовал студент. – Речь идет о социалистическом соревновании, о шефстве старшего поколения над молодыми!

– Так шефство у тебя под полушубком болтается! Паскудник! Зощенко, значит, пошляк! А у тебя, значит, производственная тема! Я-я-ясно… Так вот, что я тебе скажу, мать моя, ты бы лучше…

– Бабуль, не надо, не нервничай, – Алла пыталась успокоить бабушку, зная, что она может сначала наговорить, а потом всей семьей будут расхлебывать, и решила аккуратно вывести ее из этого опасного разговора. – Петр, а ты считаешь, что мнение Горького ничего уже не значит? Или он тоже был плохим писателем?

– Горький? А я ничего такого про Горького не говорил! – испугался выскочка. – Не надо, пожалуйста, передергивать!

– А я и не передергиваю. Горький считал Зощенко одним из самых талантливых писателей своего времени и писал ему, что такого соотношения иронии и лирики он не знает в литературе ни у кого. И точно так же отзывались о нем Алексей Толстой, Маршак, Чуковский. Это я тебе как литературный критик говорю. А уж против Горького ты не попрешь, так?

– А чего это ты так грубо? Я никого не пытался оскорбить. Это мое мнение, и я имею на это право! – Садовников аж подскакивал от негодования, что Алла все интерпретировала по-своему.

– А про Ахматову у Константина Георгиевича Паустовского спроси, как он к ней относится как к поэту, просто при случае поинтересуйся! – Алла наскакивала на него, как бойцовский петух, сыпала фамилиями и аргументами, словно защищая кого-то из родных. Теперь уже настала очередь Поли останавливать внучку, а то, не ровен час, драка начнется. Еле-еле успокоили. В конце концов, Садовникова с его приспособленьем попросили больше не появляться в родном дворе и пригрозили позвать дворника, если снова здесь его вдруг увидят.

Потом, когда страсти утихли и студентишка был изгнан со двора, начали читать стихи. Читали, читали, свои, чужие, Маяковского, Корнилова, Горького, запрещенного Мандельштама, и опять Ахматову. Соседи всё подходили и подходили, приносили запасы, кто что мог, слушали молча стихи и кивали в такт. Иногда, когда у беседки уже не хватало места, выходили в середину круглого двора и читали там. Память у студентов была молодой, крепкой, вмещала в себя много хороших стихов, которые лились и лились без остановки, заставляя всех замолчать, прислушаться и задуматься о своем. Стихи уходили в ночь, кто-то из жителей отправлялся укладывать детей, кто-то спать – на работу вставали рано, кто-то оставался до утра, не в силах оторваться от звука тихого голоса, читающего о любви в кромешной дворовой темноте. А потом вдруг, когда все уже было давно выпито-съедено-прочитано-рассказано, откуда-то появлялась припрятанная гитара, и начинались песни до самого утра. Один студент приходил с гитарой всегда, и звали его Булат. Был он немногословен и застенчив, но как брал гитару в руки и начинал петь тихим и не самым стройным голосом, все вокруг подпевали, хоть и не знали слов. Просто Булат умел выражать мысли других людей своими стихами, как-то ему это очень тонко удавалось. Гитара бренчала, тихие поющие голоса звучали в ночном дворе, и никто никогда не возмущался таким звукам: дворовые или подпевали сами, или убаюкивались с улыбкой под хриплые гитарные струны. Иногда, правда, подвывал Минтай, смешно вытягивая шею и жмуря умные глаза. А когда уже рассветало, молодежь, не поспав ни минуты, отправлялась на занятия в Литинститут досыпать на лекциях.

Спортсмен!