Меня будто огрели чем-то тяжелым. От ужаса мурашки пошли по коже. Кусок плоти, который я сочла мертвым, жив и здоров, и… даже плотоядно мне улыбался!
Прежде чем губы успели раскрыться и обнажить зубы, Наоко закрыла их тяжелой завесой волос.
Мертвенно-бледная, она повернулась:
– Мальбуш просыпается ночью, когда я подставляю его свежему воздуху, – сдавленным голосом сообщила девушка. – И поверь, эта картина не для слабонервных.
Лоб японки перерезали скорбные складки. Я вытащила дрожащую руку из-под одеяла и положила ее на руку Наоко: именно сейчас, как никогда, подруга нуждалась в поддержке.
– Когда я была ребенком, там, на затылке, нащупывалась маленькая шишка, о которой няня и не думала беспокоиться, – продолжила восточная красавица, словно отвечая на вопросы, которые я не осмеливалась задать. – Но однажды ночью, когда мне было лет десять, я почувствовала, как бугорок начал дрожать, двигаться…
С трудом сглотнув, я осторожно спросила:
– Ты хочешь сказать, что никто не знает? Даже твоя семья?
– Я единственный ребенок. Отец всегда был слишком занят дипломатической карьерой, чтобы заниматься мной. Мама умерла при родах от рук императорских врачей. Она заплатила свою цену Тьме, как и я.
Девушка рассказывала мне об официальных врачах японского двора, сравнивала их с врачами гематического Факультета. И те и другие использовали алхимию, чтобы беззастенчиво манипулировать Тьмой в своих интересах…
Когда чудовищный рот ожил, меня обдало порывом ледяного воздуха. Конечно же, то была могильная знаковая подпись Тьмы!
– У родителей долго не было детей. – Пламя камина отбрасывало неровные отблески на бледные щеки Наоко. – В качестве последнего средства отец попросил императорских врачей пролечить маму так, чтобы она родила. Любой ценой. Не знаю, каким опытам ее подвергли, но только она заплатила жизнью, а я родилась, как ты говоришь, с
– Прости, я не знала.
Подруга усмехнулась:
– Эксперименты врачей в стремлении к новым открытиям часто приводят к рождению мерзких тварей. В Японии их называют
Вынужденное одиночество, отказ от помощи, недоверие к посторонним, отчаянная потребность в родственной душе, которой можно довериться… Сердце мое сжалось от сострадания и восхищения. Всего несколько недель, как я живу в Больших Королевских Конюшнях, но мне с большим трудом удается сохранить свою тайну. Наоко это делает всю жизнь!
– Ты не ёкай, – я крепко сжала ее руку. – Монстры – те, кто сжигает невинных детей.
Она разочарованно покачала головой:
– Ты так говоришь, потому что не видела, как открывается рот. Я тоже первые годы была в счастливом неведении. По ночам, чувствуя, как он оживал на затылке, понимала: мальбуш голоден. Я незаметно собирала остатки ужина, чтобы накормить его в уединении своей комнаты. Нескольких рисовых шариков и стакана молока тогда было достаточно, чтобы он успокоился. Потом стала прихватывать кусочки сырой рыбы и остатки шашлыка яки-тори, чтобы удовлетворить его растущий аппетит. Я старалась не обращать внимания на ужасные звуки чавканья и глотания за шеей. До той майской ночи, когда соседский кот забрался в мою комнату через полуоткрытое окно, вероятно, привлеченный запахом молока в миске, которую я оставила…
Черты лица девушки исказились. Она погрузилась в болезненные воспоминания.
– Именно его истошное мяуканье разбудило меня. Бедняжка дико выл, пытался вырваться, но не мог, потому что я крепко держала его. – Наоко, волнуясь, в свою очередь схватила меня за запястье: – Ты понимаешь? Я поймала его во сне, сама того не ведая! Вернее, это был мальбуш, который овладел моим разумом во время сна. Погрузил в сомнамбулическое состояние, чтобы удовлетворить свою прожорливость!
Наоко резко отпустила мою руку, оставив следы своих пальцев.
– В ужасе, вся покрытая царапинами, я выронила кошку. Несчастный убежал на трех лапках. Четвертая висела кровавым обрубком. Со стороны моего затылка доносился треск костей и хрящей. О! Этот грохот демонического жевания! Никогда его не забуду!
Подруга прикрыла ладонями уши, как бы заглушая звуки собственных воспоминаний, которые преследовали ее.