Дворянская дочь

Я догадывалась о физической непригодности и моральной развращенности, скрывающихся за неистовой жаждой удовольствий и наживы в этой Белой Ставке. По мере того как я приближалась к освещенному центру, полному автомобилей и экипажей, офицеров конных и пеших, женщин в широкополых шляпах и легких летних платьях, этот город в свободной игре прихотей казался, возможно, больным, но не умирающим, как Россия при красном режиме. Еще слышался смех. Свободно можно было купить газеты всех оттенков и направлений. Священники свободно ходили в своих рясах. Не было этого всеобщего отупляющего однообразия, страха, безлюдия.

Я зашла в церковь, где было полно народу, в основном женщин, молящихся за своих, сражающихся на фронте мужчинах. Поставила свечу святому Владимиру, нашему семейному покровителю, и когда я опустилась на колени для молитвы, мысль, возникшая у меня на корабле в беседе с сестрами-добровольцами, подсказала решение: я должна вступить в Белую армию сестрой милосердия.

Я знаю, как остановить кровотечение. Я умею чистить и перевязывать раны. Я могу помочь при простом переломе, а если надо и при сложном. Я могу снимать боль без наркотиков. Я не знаю как, но у меня есть такой дар. Я — фронтовая сестра милосердия, чье умение пропадает зря. Разве это не мой долг помочь единственному, еще сражающемуся движению всеми возможными для меня средствами, спасти мою страну от красной гибели? Разве не буду я ближе к Стефану, живому или мертвому, на русской земле? И даже если красные убьют меня, как тот белый офицер убил сестру Красной армии, разве не будет это достойной данью тому, кто умер за меня?

— А как же Алексей? — говорил другой голос. — Он ждет тебя обратно. С ним няня. Как же она без тебя? Алексей позаботится о няне, — отвечал первый голос. — Он привыкнет к моему отсутствию. В конце концов, я всего лишь дорогая безделушка. Он станет великим и знаменитым и без меня.

— Остановись на мгновенье, — говорил второй голос, — прежде чем отбросишь защиту, нежность, товарищество, которые он предлагает. Пожертвуешь ли ты ребенком — а ты знаешь, что хочешь ребенка, — спокойной жизнью, возможностью заниматься медициной? Отдашь ли ты все это за полевой госпиталь, настоящую смертельную опасность, а может быть и самое страшное?

— Я не могу представить себе ту жизнь, о которой ты говоришь, — возражало мое второе „я“. Мир, будущее, безопасность, уют — эти слова больше не имеют для меня смысла. Заслуживаю ли я их? Даже хочу ли? Война, жертвы, лишения — вот все, что я знала. Среди них я, возможно, смогу научиться служить ближнему, как служит Семен, без надежды на награду на этом свете. И тогда, если я умру, я, может быть, найду дорогу в Сад.

Я вернулась в госпиталь-изолятор на следующий день рано утром, чтобы сказать Борису Майскому о своем решении добровольно вступить в Белую армию.

— Нет, Татьяна Петровна, я умоляю вас! — он вышел из состояния прострации и оживился. — Обстоятельства, поверьте мне, хуже, чем в 1915 году. Если красные захватывают госпиталь, они не щадят ни раненых, ни персонала. Те, кто умирает быстро, счастливцы. Боже упаси вас попасть им в руки! Если не ради меня, то хоть ради вашего отца, откажитесь от этого!

— Если бы отец был жив, разве не сражался бы он на стороне белых, и разве не была бы я на его стороне?

— Он защитил бы вас. Больше некому. Вы можете думать, что мы, белые, еще цепляемся за такие понятия, как честь и благородство. Но это лишь немногие из нас. На нашей стороне только ненависть и отчаяние, на стороне же красных — ненависть и страх.

— Отчаяние! Почему не надежда?

— Надежда поверхностна, эфемерна, а отчаяние глубоко и прочно.

— А страх, почему страх на стороне красных? — этого я не могла понять.

— Страх перед возмездием. Он действует очень сильно. Человечности нет ни в одном лагере. Уезжайте из России, Татьяна Петровна, начинайте новую жизнь!

Его волнение потрясло меня, но оно не смогло поколебать мое решение.

— У меня есть кое-что для вас, — сказал он, пока я молчала. — Семен, — позвал он, — дай мои пистолеты.

Семен достал из-под кровати шкатулку, в которой лежала пара прекрасных пистолетов, смазанных и блестящих.

— Я собирался оба оставить Семену, — сказал Майский. — Но теперь я поделю их между вами. У вас больше нет вашего револьвера, Татьяна Петровна?

— Его отобрали в госпитале в Пскове.

— Тогда вам нужно оружие. Берите этот, более тяжелый и покажите мне, как вы будете его держать.

Я повернулась боком, положила левую руку на правое плечо и оперлась рукой с пистолетом на поднятый локоть и предплечье, чтобы зафиксировать ее в таком положении.

— Очень хорошо. Потренируйтесь еще. Только обязательно сразу же получите разрешение, а то вас могут арестовать, как шпионку.

— Шпионку? Мы же на территории большевиков.

— Подозрительность и контрразведка есть и у белых. Это неизбежно в военное время.

Я вспомнила предупреждение Л-М.

— Я сразу же обращусь за разрешением. Я буду дорожить вашим подарком, Борис Андреевич.

Он кивнул и закрыл глаза в изнеможении.