Двуглавый орел

Девятнадцатая авиагруппа, сформированная весной 1916 года, уже успела стяжать себе славу одной из лучших в составе ВВС. Во многом это заслуга ее выдающегося командира — гауптмана Адольфа Хейровски, того самого, с кем у меня не получилось встретиться в Хайденшафте, и который, судя по всему, был занят планированием кампании по оскорблению моего непосредственного командира гауптмана Краличека.

Хейровски воплощал собой образец австрийского офицера старой закалки, одного из тех немногих, кто пережил осень 1914 года под Лимановой и Красником. Великолепный фехтовальщик, лыжник и стрелок, Хейровски, не будучи гением, тем не менее, был необычайно храбр, безоговорочно предан дому Габсбургов и кристально честен.

Не обладая какими-либо летными навыками, он настоял на полетах в качестве наблюдателя, едва прибыв в расположение Флик 19. В течение месяца Хейровски умудрился подстрелить из своего охотничьего "Манлихера" два итальянских аэроплана. Не удовлетворившись подобным, во время пятой битвы при Изонцо, при нелетной погоде, он вызывался добровольцем по вечерам и в выходные (так сказать) сражаться в траншеях как пехотный офицер.

Такой человек, подобно своему императору, едва ли мог с одобрением отнестись к идее сбрасывать бомбы на города глубоко в тылу. Не говоря уже о риске для мирных жителей, он считал первейшим долгом военного летчика оказывать поддержку солдатам в окопах. Помимо этого, само административное устройство эскадрильи 19Ф было в определенной степени оскорбительным. Дело в том, что девятнадцатая авиагруппа находилась под командованием штаба ближайшего армейского корпуса — Седьмого корпуса эрцгерцога Йозефа, дислоцированный в Оппачьяселле, если я правильно помню. Мы же, будучи подразделением стратегической авиации, подчинялись напрямую штабу Пятой армии в Марбурге.

Больше всего профессиональный офицер терпеть не может именно такое положение — быть ответственным за подразделение, которым он непосредственно не командует. Представьте, что вас обязали выплачивать долги жены, которая уже годами живет с другим. В общем, не говоря уже о личных конфликтах, едва ли кто мог требовать от гауптмана Хейровски большой любви к этому, так сказать, незаконорожденному отпрыску.

Помимо профессиональной неприязни по отношению к 19Ф, Хейровски испытывал жгучую, можно сказать, на грани мыслей об убийстве, ненависть к Краличеку, не забывая презирать его еще и как штабную крысу самого жалкого пошиба. Конечно, едва ли можно винить беднягу Краличека в том, что его фамилия оказалась переделанным на немецкий лад чешским словом "крольчонок" (о чем Хейровски прекрасно знал, свободно владея этим и еще шестью-семью языками). Жаль лишь, что невзрачная, трусливая и робкая натура этого человека настолько соответствовала его имени.

Одно лишь присутствие подобного существа естественнейшим образом могло пробудить воинственные настроения такого человека, как Хейровски — словно ласки, обнаружившей перед своим носом кролика.

Мне рассказывали (по секрету, так как тогда еще существовала угроза военного трибунала) о позорной сцене, разыгравшейся на летном поле Хайденшафта, когда Краличек навестил Хейровски по какому-то вопросу. Спустя несколько минут гауптман пулей вылетел из канцелярии, преследуемый по пятам Хейровски, который, размахивая винтовкой и поднимая выстрелами пыль у ног Краличека, с воплями "беги и не оглядывайся, крольчатина!" загнал того в штабную машину. С этого знаменательного момента не проходило и дня без какого-нибудь изощренного оскорбления — вроде того предложения научить гауптмана кататься на велосипеде. Безнаказанность свою Хейровски прекрасно понимал, зная, что любая жалоба со стороны Краличека приведет к суду чести и, следовательно, выбору между дуэлью и позорным увольнением со службы.

Кроме нехватки аэропланов и организованности, австро-венгерские воздушные силы, куда меня временно направили в июле 1916 года, по-прежнему страдали еще от одного вредного недостатка, связанного с невероятным консерватизмом начальников.

В Военном министерстве до сих пор придерживались мнения, хотя оно и опровергалось на полях сражений, что задача офицера — командовать аэропланом, а управлять им — дело низших чинов, в лучшем случае сержанта. Проблема заключалась в том, как мне кажется, что хотя армейская бюрократия неохотно признавала необходимость военно-воздушных сил в том или ином виде, она не собиралась по этой причине допускать слабину в знаменитой австрийской дисциплине, которая за предыдущие два столетия привела к тому, что габсбургской армии давали пинка вражеские силы самых разных размеров — от Франции до Черногории. В особенности бюрократы не желали допускать никаких послаблений в отношении священного габсбургского офицерского корпуса — одного из двух столпов династии наряду с католической церковью.